— Вот, Семенов, мы и встретились. — Растатуированный мужик медленно выходил к сцене, за ним двигалась пара таких же урок. — Что, майор, может, пора вспомнить полустанок под Нижним и друга моего Эльмендина и как вы нас, безоружных, в упор…

Семенов не зря гордился своей памятью, сработала, словно компьютер: тот самый урка, что выпрыгнул с голой жопой из ямы, где закопали зачинщиков поездного бунта на полустанке под Нижним Новгородом. И эти двое, видимо, оттуда же или такие же, хрен редьки не слаще.

— Вы что, сдурели? — начал брать на психику урка, повышая голос до вопля. — Это же апостол, понимаете, не просто мент, а апостол, для него человека убить, что вам высморкаться! Они нас в яму и в упор, да у него руки в крови!

— А у тебя? — тихо сказал Семенов. — Или напомнить, как ты с голой жопой ноги нам целовал или как ты кричал, что сам из ментов бывших…

— Убью! — взвизгнул урка, выхватил с пояса нож и кинулся на сцену.

Очередь показалась оглушительной. Урка застыл на месте и удивленно обернулся.

Тот самый казак в белой папахе держал пулемет у бедра.

— Слышь, казак Клюв. Ты знаешь, почему я стреляю в стену, а не в потолок, как в кино? Потолка и крыши жалко, перекрывать замучаешься. Так вот, ради тебя я могу пожертвовать сценой и продырявить ее вместе с тобой, если вы сейчас же не уберете свои ножи. Быстро, давайте бросайте их под лавки.

Урки неохотно побросали ножи.

— Теперь говори, — предложил атаман. — Если хочешь что-то предъявить, предъявляй. Но чтобы беспредела не было. Здесь суд, понял? Здесь честный суд, и все будет честно! И не забудь, я тоже немного мент, полицейские — те же менты.

— Тоже мне, законники, — процедил урка. — Ладно, предъявляю! Этот мент убивал наших братьев, он должен ответить.

— Но его судили «крестники» с Поездков, — возразил секретарь, — и они признали апостола Семенова невиновным.

— А мне плевать, он убивал моих друзей, а не их. Он должен ответить.

Вдруг поднялся один из стариков:

— Казаки хутора «Разгуляй» — такие же равноправные казаки, как и мы все. И могут требовать от казачьего круга справедливости. Что говорит в этом случае закон?

Секретарь полистал свой гроссбух.

— В случае, если предъявивший не удовлетворен решением круга, он может вызвать обидчика на честный бой. Обидчик может отказаться, и никто не в праве его будет осудить.

— Я согласен! — громко сказал Семенов. — Стреляемся! Хоть сейчас!

— Ой! — раздалось с заднего ряда.

Все обернулись, медсестричка Маруся закрыла лицо платком и выбежала из зала.

— Молодец, апостол! — крикнул танкист. — Задай этому уроду!

— Что ж, — улыбнулся рыжей пастью урка. — Завтра поутру и начнем. Только никаких «стреляемся», бьемся, как мужчины, на ножах…

— Нет! — раздалось откуда-то из середины зала, и Семенов с удивлением увидел поднимающегося с места доктора. — Апостол не может завтра драться на ножах, он еще сильно болен, он на ногах-то еле держится…

Старики посовещались:

— Ровно через неделю на казачьем кругу. Драться на ножах до смерти.

— Любо!

Семенов скинул кеды, постанывая, стянул комбинезон и забрался под колючее одеяло. Эх, если бы не ноги, он бы с радостью сегодня же вцепился в глотку этому уроду.

Раздался скрип открываемой двери, в узкой полоске света промелькнул чей-то силуэт.

— Кто, кто здесь? — спросил Семенов, автоматически ища пистолет под подушкой.

— Тихо-тихо, це ж я, — прошептала Маруся и скользнула к нему под одеяло. — Любый мой, хороший мой. — Девушка нашла в темноте его руку, положила на свою обнаженную, тугую, как мячик, грудь и впилась в его рот горячими губами.

Танкист ввалился, как всегда, без стука. Маруся испуганно отпрянула от Семенова и тут же начала застегивать халат.

— Да ладно, ладно, не прячьтесь! Все уж знают… — хохотнул Тулин и утер пот тыльной стороной ладони, размазав еще больше масла по физиономии.

— Чего знают-то? — густо покраснев, сказала Маруся.

— Что свадьбу скоро играть будем. Бабы вон на каждом углу про ваши шуры-муры болтают.

— Бестолковые они, бабы эти, болтают ерунду разную… — пробурчала Маруся.

— Так уж и ерунду, — опять хохотнул Тулин и посерьезнел. — На, держи, как заказывал.

В ладонь Семенова опустился широкий охотничий нож с пилой у рукоятки, выполненной в виде кабаньей головы.

— Спасибо, Владимир, то что надо! — тихо сказал Семенов и начал одеваться.

— Не нравится мне все это, — сказал Тулин.

— Что именно?

— Слишком много урок наехало, чтобы на ваш бой посмотреть. И из «Разгуляя», и с остальных хуторов. Непохоже на обычный интерес. И ведут себя тихо, ни драк, ни скандалов.

— Ты, я вижу, здесь уже освоился?

— А что, нормальные люди. Живут, работают, дома строят, золотишко моют. И не нужно им ни властей, ни армии. Таежная идиллия, если бы не урки…

— Откуда их здесь столько?

— Знамо откуда — вы, апостолы, привезли на Поездках своих.

Семенов промолчал, попрыгал на месте и сделал ножом пару выпадов, проверяя, удобно ли сидит одежда, не сковывает ли движения.

— Волнуешься? — спросил танкист.

Семенов кивнул, хотя внешне он выглядел совершенно спокойным. Отойдя к окну, он резко развернулся, взмахнул рукой, и дверь задрожала от воткнувшегося в нее ножа.

— Классно! — восхитился Тулин. — Тогда я за тебя спокоен. Может, тебе сразу кинуть в него ножом и все?..

— Нет, этот прием — на самый крайний случай. Специалист от такого броска легко увернется. Будем надеяться, что этот Клюв — не специалист.

— Да, но боров-то он здоровый…

— Справимся, — сказал Семенов. — У тебя-то как дела?

— Нормально, танк завели, только маслопровод подтекает. До штаба полка никак не дозвонюсь, но в бригаду о себе доложился, там вроде как даже обрадовались.

— Как Анюта?

— Мечта поэта! — вздохнул Тулин. — Красавица, умная, ласковая. Вот судьба-то! Думал, везут в тайгу убивать, оказалось — женить. Женюсь, ей-богу, женюсь! И детишки хорошие, опять же, готовые уже, ха-ха-ха…

Семенов глянул на часы.

— Пора. Марусь, иди попрощаемся. Мало ли что. Ты же обещала, что не пойдешь смотреть. Успокойся, все будет хорошо…

Джипов и снегоходов на площади у казачьего круга заметно прибавилось. Семенов с удивлением увидел даже два вертолета на специальной площадке. Да, зажиточно живут местные казачки.