И Николай, перебирая оставленные Сергеем фотографии Виты, и Сергей по дороге домой – оба вспоминали юность. Сколько бессонных ночей провели они в комнатке Николы, читая друг другу стихи! Оба знали великое множество, Николай больше из классики, а Сергей упивался Гумилевым и Мандельштамом, знал Георгия Иванова и Михаила Кузьмина, потом оба открыли для себя Сергея Третьякова и увлеклись слово-творчеством. Никола вспомнил, с каким восторгом читал Седому эти строки:

Последние строки отзывались в душе Николы сладкой болью: именно это он и чувствовал, глядя на Верочку: ангел! С тех пор ангел превратился в демона, но Николай до сих пор ощущал эту болезненную «судорогу сердца» при одной только мысли о жене – он все еще ее любил. И страдал, представляя, каково сейчас бедной Верочке в «застенках», как она всегда называла стационар.

А Сергей, уже подойдя к дому, вдруг остановился и нахмурился, ему пришла в голову мысль: а что, если болезнь Верочки передается по наследству? Вдруг Вита… Или ребенок? Нет, не может быть! Он никогда не видел у Виты ничего тревожащего, хотя особенно не вглядывался. «Надо будет попросить Ольгу, пусть посмотрит!» – решил он и поспешил домой, где Вита уже изнемогала от ожидания. Она сидела на стуле, завернувшись в халат Сергея, который укрывал ее целиком. Сергей сразу почувствовал, как ей не по себе. Увидев мужа, Вита плаксиво сморщилась и жалобно протянула:

– И где ты ходи-ишь? Мне так плохо, а тебя нет и не-ет…

– Сейчас, хорошая моя, потерпи. Прости, что задержался.

Забеременев, Вита вдруг превратилась в капризную маленькую девочку, что несказанно умиляло Сергея, и он покорно выносил все ее причуды. Но сейчас ее действительно мутило. Сергей усадил Виту к себе на колени, и она, всхлипнув, положила голову ему на плечо.

– Тошнит, да?

– Весь вечер!

– А почему ты не легла?

– Мне лежать еще хуже…

– Ничего, сейчас пройдет!

Он поцеловал ее обиженные губы, погладил по спине, потом по животу, лишь чуть-чуть увеличившемуся в размерах. Вита затихла, потом глубоко вздохнула. Сергей понял, что ее отпустило.

– Ты его чувствуешь? – спросила Вита, пристроив свою ручку на живот рядом с рукой мужа.

– Да.

– И как это?

– Словно что-то мягко тыкается в душу. Как щенок, когда ему ладонь подставишь, а он ткнется влажным носиком.

– Надо же… А я ничего не ощущаю…

– У тебя все впереди. Как начнет брыкаться, сразу почувствуешь.

– А как ты думаешь, он знает, что мы его любим?

– Конечно! Только мне кажется, это девочка. Или мне хочется девочку… Еще одну басульку!

– А как мы назовем девочку? Мне нравится Марина!

– Это в честь Цветаевой, что ли?

– Нет. Просто нравится. И так странно, знаешь, «Марина» значит «морская», да? А мне представляется почему-то березовая роща ранней весной. В это время стволы делаются розовыми… А снег уже рыхлый, подтаявший… И первый цветок, самый ранний, уже пробился сквозь наст. Подснежник. Вот это вижу. Такое имя – строгое, но хрупкое. Как цветок в снегу.

– Пусть будет Марина, я не против.

Они помолчали, и вдруг Сергей почувствовал, как напряглась Вита, она вздохнула и тихо спросила:

– Скажи, а ты ведь не станешь… мне изменять?

– Господи! Что это ты вдруг?! А-а… Ты тут сидела и думала, что я?..

Вита на самом деле об этом думала. С самого начала беременности она стала очень подозрительной – за любыми, самыми простыми словами и поступками мужа, его матери или сестры, а особенно Лизы, ей стал мерещиться другой смысл. Вита без конца обижалась и долго переживала обиду, накручивая себя до полного расстройства, хотя старалась не показывать этого никому, даже мужу. В минуты просветления она понимала, что все ее измышления – страшные глупости, и пугалась, вспоминая мать: «Нет, нет, я не такая!» Вот и сейчас ее неотвязно мучила мысль о возможной измене Сережи: она представляла себя толстой, опухшей, некрасивой и неуклюжей, разве Сережа захочет такую уродину? А ему же надо… Но Сережа только посмеялся над ее страхами:

– Нет, я не стану тебе изменять. Да и как я могу? Других женщин просто не существует. Ты одна на всем белом свете.

– Правда?!

– Так я чувствую.

– Скажи, а вот раньше… До войны. У тебя было много женщин?

– Много. Но я ни одну не любил, – признался Сергей, а сам подумал: «Скажи мне кто-нибудь двадцать лет назад, что я смогу так сильно полюбить женщину, я бы не поверил…»

– И как вы можете без любви? – спросила Вита и прижалась к нему потесней.

– Сам удивляюсь! – ответил Сергей, обнимая ее еще крепче. – Ну что, может, ляжем?

– А давай, как будто ты меня заколдовал, – прошептала Вита и укусила его за ухо. – И я не могу пошевелиться. А ты…

– И я наконец осуществлю все свои гнусные желания?

– Да-а… – томно выдохнула Вита, и Сергей рассмеялся:

– Ах ты выдумщица!

После того как они разобрались с «гнусными желаниями», Вита сразу заснула, а Сергей без толку полежал некоторое время, потом тихонько поднялся и ушел на кухню, прихватив заветную тетрадку. Но он был слишком переполнен впечатлениями после разговора с Николаем, чтобы писать, поэтому решил заглянуть к матери, которая, похоже, тоже еще не спала. Действительно, Екатерина Леонтьевна читала, лежа в постели, и обрадовалась, увидев сына:

– Сережа, ты сегодня что-то поздно вернулся. Витоша заждалась.

Сергей присел на край ее постели.

– Я был у Николая.

– Да что ты? Помирились?

– Помирились! – улыбнулся Сергей. – Но так жалко его, сил нет.

– Отчего так?

Сергей вздохнул и рассказал матери про мигрени Николая и про болезнь Верочки, умолчав о хорошей женщине Зине.

– Да-а, – задумчиво произнесла Екатерина Леонтьевна, выслушав рассказ сына. – Надо же как все обернулось… А ты знаешь, ведь мать Верочки с собой покончила. Как же ее звали?.. Вот, уже и забыла! Надя? Или Люба…

– Или Соня?

– Пусть будет Соня. Там такая драма! Мне сестра ее рассказала, тетка Верочкина. Соня младшая была, но замуж первой вышла, и очень удачно, сестра ей завидовала, потому что сама мучилась в браке, правда, как мне кажется, исключительно от собственной вздорности. Ты ее помнишь? А муж Сони был гораздо ее старше… Впрочем, нас этим не удивишь!