– Мне надо еще! – воскликнула Вера. Она кинулась к мужу и схватила его за руки: – Коленька, не отдавай меня в больницу, умоляю! Я буду хорошо себя вести, правда! Просто тебя долго не было, и я волновалась! А они стали говорить, будто ты…

«Они»! Эти голоса у нее в голове! «Они» нашептывали Верочке дикие объяснения самых обыденных явлений и вселяли в нее грязные подозрения, которые она озвучивала площадным языком – это Верочка-то, кроткий ангел! Сейчас она еще способна понимать неадекватность собственного поведения, но это ненадолго. Николай молча смотрел на Веру, думая: «Пожалуй, и правда надо увеличить дозу лекарства. Надо будет выписать рецепт, а то запас кончается…»

– Хорошо. Сейчас я дам тебе таблетку.

Вера приняла лекарство, заискивающе глядя на мужа:

– Ты видишь? Я послушная. Только не надо в больницу! Пожалуйста!

– Ну что ты, дорогая. Не бойся.

И Николай, горько вздохнув, обнял жену. «Конечно, она ни в чем не виновата. Сама страдает. Это все болезнь. И за что нам такое наказание?..» – думал он, рассеянно гладя Верочку по голове и вспоминая дочь: «За что?» А Вера, дрожа, все шептала ему на ухо:

– Не надо больше в больницу. Я не могу. Мне там так страшно. Миленький, пожалуйста! Лучше умереть…

Николаю пришлось лечь вместе с Верочкой, после ухода Виты он сразу переехал в маленькую комнату. Настоящей близости между мужем и женой давно уже не случалось, но до сих пор Николай порой испытывал волнение и нежность, особенно, когда Верочка была такой испуганной и кроткой, как сейчас, и он, мучаясь раскаянием за недавнюю вспышку ненависти, зашел в своих утешениях так далеко, что потом всю неделю страдал от мигрени.

А неделя выдалась тяжкой. Николай каждый день заезжал на Сивцев Вражек. Вита сразу кидалась ему на шею, потом усаживала рядом и, пытаясь улыбаться, расспрашивала про университет. О матери она не вспомнила ни разу, чему Николай был только рад. Он добросовестно отвечал на вопросы дочери, с тоской глядя на ее бледное личико, нянчил внучку и шел домой, где Верочка встречала его тревожным взглядом, он приходил не позже обычного, но она все равно чувствовала: от нее что-то скрывают.

– Витоша совсем не ест, горе одно, – докладывала ему шепотом Екатерина Леонтьевна, провожая к выходу. – И спит плохо, только Ольгин отвар помогает. Никого из нас к себе не допускает, даже Олю… И не плачет! А это плохо.

Николай и сам видел, что с дочерью неладно: она словно окаменела в своем горе. После того как отметили девятый день, Вита стала более нервной и часто срывалась на домашних, которые уже и не знали, как к ней подойти. Особенно избегала она Ольгу: на все попытки помочь Вита отвечала отказом и еще больше замыкалась в себе. А один раз, когда Ольга особенно настаивала, Вита сказала, зло сощурившись:

– А ведь ты знала. Не могла не знать. Ты же будущее видишь, разве нет? И он сам наверняка знал! Такие, как вы, все наперед видят! Что же вы меня-то не предупредили? Чтобы я хоть как-то подготовилась! А теперь – что ты можешь? Сережу не вернешь. Я тоже умерла. Оставь меня в покое.

И Ольга отступилась. А в один из вечеров, когда отец уже собирался уходить, Вита вдруг удержала его, обняла, поцеловала несколько раз его запавшие щеки и худые руки. Николай растрогался, а Вита очень тихо спросила:

– Ты простил меня? Папочка, милый, ты простил?

– Давно простил. Ну, что ты, деточка!

– И Сережу простил?

– Конечно! Мы с ним… Он тебе не говорил? Мы часто общались с ним в последнее время…

– Правда? Как хорошо! А то я переживала. Папа, я хочу вернуться домой. Пожалуйста! Забери меня! Здесь все пропитано болью, понимаешь? И куда не взглянешь, везде Сережа, а я… не могу. Я тут умру, правда. Можно мне вернуться? Понимаешь, я знаю: мне надо начать новую жизнь. Совсем новую. И не вспоминать о том, как я была счастлива с Сережей. Потому что эти воспоминания… они разбивают мне сердце. Я не могу больше это выносить! А они хотят, чтобы я увязла в прошлом. Всё ходят вокруг меня, смотрят с участием, а мне только больнее от этого! И я не могу плакать, а им нужно, чтобы я рыдала вместе с ними.

– Деточка, когда поплачешь – легче становится.

– Папа, если я заплачу… Я же не смогу остановиться, понимаешь? Так и изойду слезами! Пожалуйста, пожалуйста, можно я вернусь?

Николай с некоторым даже ужасом смотрел на дочь, никогда еще она не была настолько похожа на Верочку. Он был бы только рад вернуть Виту домой, но… Как же Вера? Николай прекрасно представлял, какая их ждет жизнь.

– Послушай, милая. Я понимаю, что ты чувствуешь, но… Ты не подумала про маму?

– Про маму? – Вита вдруг отпустила отца, отошла и села, опустив голову:

– Ну да, мама. Всегда мама. Не подумала, прости.

– Витошенька, я не в том смысле! Просто ты ее давно не видела. Мама уже несколько раз лежала в больнице и… Она в плохом состоянии, и я боюсь, что тебе будет с ней трудно. Только и всего. Я беспокоюсь о тебе и малышке!

– Папа, пусть трудно! Вряд ли это будет так же больно, как сейчас.

Отец с дочерью молча смотрели друг на друга. Николай знал, Вита не любит мать и не слишком верит в ее болезнь, так что вряд ли станет испытывать какие-то особенные страдания. Он понимал, что вся боль – и душевная, и физическая – достанется ему: уже сейчас притихшая было мигрень резко усилилась.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Ты вернешься домой. Только дай мне время. Надо подготовить маму. Несколько дней потерпи, ладно?

– Папочка, спасибо, спасибо! Как я тебя люблю! Спасибо, милый!

Увидев, как мгновенно расцвела Вита, Николай только горько усмехнулся, а она добавила, не предполагая, что сыпет соль на его раны:

– А если будет совсем плохо, маму можно опять спровадить в больницу, правда? Они же ее подлечивают.

Вита действительно не слишком любила мать. Началось это после рождения брата, когда совсем еще маленькая Витоша вдруг стала старшей сестрой – сначала ей это даже нравилось, но потом она почувствовала себя заброшенной, и если бы не Аночка, совсем бы загрустила. А потом вернулся папа, и Вита снова стала любимой девочкой, хотя и ревновала отца к матери. После смерти брата они с отцом еще больше сблизились, ведь мама надолго пропала в больнице. Так оно и повелось: Вита привыкла во всем полагаться на отца, а мать вызывала в ней смешанное чувство раздражения и легкого страха. Как ни убеждал ее отец, Вите часто казалось, что мать вовсе и не больна, а просто притворяется. Вита злилась, когда мать высказывала свои бредовые вымыслы, и пыталась ее переубедить, что только накаляло обстановку. А после того как мать прокляла Сережу, Вита и вовсе ее возненавидела и сейчас была искренне уверена: это мать виновата в Сережиной смерти.

Николай вышел из подъезда и остановился. На душе у него было тяжело. Уже стемнело, но фонари еще не зажглись, и у него возникло странное ощущение, что в голове такие же сумерки: разрозненные мысли проплывали неясными тенями, словно рыбы в глубокой воде, и ни одну он не мог поймать за хвост, чтобы додумать до конца. Николай не помнил, как добрался до дому, и следующий день провел в таком же сумрачном состоянии сознания, действуя и разговаривая механически, даже прочел лекцию студентам, мгновенно забыв об этом. Опомнился он только к вечеру, вернувшись на кафедру из библиотеки и обнаружив в портфеле завернутый в пергаментную бумагу бутерброд с сыром. Сыр подсох, но Николай все-таки съел бутерброд, запив тепловатой водой из чайника, оттягивал как мог момент возвращения домой. Верочка пребывала не в самом худшем состоянии и все больше помалкивала, но в этом молчании – он чувствовал! – потихоньку вызревал очередной взрыв. Подумав о Верочке, Николай вспомнил, что нужно купить ей лекарство, которое наконец появилось в аптеке, а то срок рецепта истекает. Но рецепта в бумажнике не было. Не было его и в портфеле. Николай педантично выгрузил все содержимое на стол, не было и в карманах, и в ящиках письменного стола. Неужели он оставил рецепт дома? Странно…