в газетах. Сегодня в Париже, завтра в Лондоне. С присущей ему изобретательностью он вскоре устроил грандиозную рекламную акцию, отправив трех своих сотрудников в пеший поход по Франции. В течение нескольких месяцев трое Этче (Этчеберри, Этчегоен и Этчебарн) прошли более тысячи километров – и все ради того, чтобы прославить «Патогас». От Молеона до Лилля все только и говорили об Анри, его гении, его харизме.

Судя по фотографиям, он не изменился. Более того, возраст ему был к лицу.

– Дать тебе лупу? – поинтересовалась как-то Колетт, когда я, уткнувшись носом в газету, пыталась получше рассмотреть его лицо.

Я пожала плечами и небрежно перевернула страницу.

Колетт вернулась в мастерскую и руководила работой швей. Жанетта и Анжель были рады столь умелой наставнице и тепло ее приняли. За прошедшие годы Колетт ничуть не утратила своего мастерства. Потрясающая, изобретательная, остроумная: слов не хватало, чтобы описать эту женщину, над которой, казалось, время было не властно.

Ее американские контакты очень нам пригодились для продвижения наших моделей. После танцовщицы танго настала очередь Голливуда открыть для себя мои эспадрильи. Мы отправляли их в качестве подарков актрисам, чьи фото красовались на обложках глянцевых журналов – теперь они приобрели то влияние, которым в свое время обладали кокотки. За их нарядами пристально следили, их обсуждали, им подражали. «Альма» для Мэрилин Монро, «Берни» для Лорен Бэколл, «Тереза» для Марлен Дитрих. А для Элизабет Тейлор – «Роми», сандалии из золотистой кожи на танкетке из натурального джута. Красивая брюнетка с аметистовыми глазами была кумиром нашей девочки. Французских звезд мы тоже не оставили без внимания, и наши эспадрильи пополнили гардероб Жозефины Бейкер, Жанны Моро и совсем юной актрисы, которая нравилась мадемуазель Терезе: Брижит Бардо.

– Господи, да напиши ты ему уже! – рассердилась однажды Колетт, в очередной раз слушая мои жалобы на французскую прессу, которая писала только о достижениях Анри и ни слова о нас. – В конце концов, он всегда вел себя достойно, даже когда ушел от нас. Он заслуживает того, чтобы поздравить его с успехом.

Написать ему? Я чуть было не взорвалась. А я? А он меня поздравил? Месье был не единственным, кто умеет продавать обувь! Вот, буквально накануне Пабло Пикассо заказал у меня три пары «Люпенов» – туфель в черно-белую полоску с темной лентой. А Дали красуется повсюду в моих «Марселях». Кто-нибудь видел, чтобы он рисовал в «Патогасах»? Анри действовал мне на нервы. В голове постоянно крутилась та утренняя сцена, когда он ушел, не сказав ни слова. Неужели ночь с Паскуалем заслуживала почти двадцати лет молчания?

Я скомкала газету. И отправила ее прямиком в корзину.

56

Довольно быстро стало понятно, что Колетт имела в виду под словом «хрупкая».

Первые месяцы после приезда Роми переживала тяжело. Закрывшись в своей комнате, она отказывалась вставать с постели. Колетт беспокоилась, чувствуя себя виноватой. Это она довела дочь до отчаяния, привезя ее сюда! Может, вернуться в Голливуд? Но на что они будут там жить? О том, чтобы снова сесть на шею Шарло, не могло быть и речи, к тому же у него самого ничего не осталось. Судебные тяжбы и неблагодарная публика обобрали его до нитки. Колетт без конца ломала себе голову и не находила выхода. Они были здесь среди своих. Колетт зарабатывала на жизнь. Но если ее саму Страна Басков когда-то исцелила, то ее дочь она, казалось, погрузила в омут тоски.

Роми разговаривала только с мадемуазель Верой. Что, как ты можешь догадаться, Лиз, очень раздражало ее мать. Маркиза была единственной, кто мог вытащить девочку из постели. Она приезжала с Люпеном со своей виллы на побережье и втроем они отправлялись кататься на автомобиле. О чем они говорили? Колетт умирала от любопытства. Но королева по-прежнему избегала ее. Роми тоже. Обстановка в доме была напряженной, и я, занятая в мастерской, проводила там не так уж много времени.

Потом мало-помалу Роми пришла в себя. Каждое утро, стоя перед пюпитром, она пела под аккомпанемент Люпена. Работала над дыханием. Делала упражнения на технику вокала. Расширяла свой репертуар. У нее был альт, что казалось удивительным при ее изящной маленькой фигурке. Когда она пела, в ее глазах отражалась бесконечная гамма чувств. От отца ей досталось очень пластичное лицо. Она была энергичной и трудолюбивой. Трогательной в своей решимости. Однажды она вернется в Соединенные Штаты. Станет новым голосом Америки. Она повторяла это каждый день.

Несомненно, ей было сложно жить в тени такой красивой и всеми любимой матери. Ураган по имени Колетт сметал все на своем пути. Веселая, яркая, обворожительная, она шла по жизни с удивительной легкостью. Роми была мрачнее, необузданней. Ее репертуар отражал переживания девушки, покинувшей родину и скучающей по своему отцу. Она сочиняла небольшие песенки, которые решалась петь только в уединении своей комнаты. За всю свою жизнь, Лиз, я не слышала ничего более пронзительного. Одолеваемая бурями, она цеплялась за все, что могла, чтобы удержаться на плаву.

Однажды утром она присоединилась к нам на кухне, улыбчивая и разговорчивая. Она поцеловала Бернадетту, сделала комплимент элегантности Марселя, спросила, как идут дела в мастерской, и призналась нам, что мечтает стать популярной певицей. Ей вздумалось устроить концерт на вилле мадемуазель Веры. Надо будет разослать приглашения, купить платье, цветы, составить меню, оповестить прессу. Полная эйфории, она строила грандиозные планы, непрерывно обсуждала их, намечала безумные расходы.

– Даром ничего не бывает, Вера! – повторяла она, составляя сотый список покупок для Люпена.

В последующие дни она ничего не ела, день и ночь готовилась к концерту, снова и снова репетировала свои песенные номера. Бедная Вера изо всех сил старалась поспевать за ней, желая побаловать ее, заставить забыть свое горе. Чтобы ей захотелось остаться.

Но через несколько недель настроение Роми снова переменилось. Ее шкаф был набит десятками платьев, но она не хотела надевать ни одного из них. Концерт был отменен, партитуры отложены. До следующего раза.

Роми была совершенно непредсказуема.

Она переходила от смеха к слезам, угрожала поджечь дом и тут же ставила пластинку в граммофон и приглашала мадемуазель Веру на вальс. Иногда, когда ее матери не было в мастерской, она присоединялась ко мне. С задумчивым видом она слушала жужжание швейных машин, кормила Гедеона, разглядывала ленты.

Ее тоска разбивала мне сердце. Я отчаянно пыталась найти слова, чтобы приободрить ее. Печаль в глазах Колетт отражала ту же беспомощность в попытках помочь дочери.

Иногда летний вечер или ужин у камина собирали нас вместе, наполняя всех удивительной радостью жизни. Тогда мы забывали о времени, печалях и изменчивом настроении Роми. Мадемуазель Вера часто брала ее с собой в Биарриц. Роми знала там всех. Ее приглашали на все приемы. Каждый раз по настоянию маркизы она пела. Ее голос вызывал всеобщее восхищение.

– Эта девочка однажды прославится! – восклицали гости.

Комплименты ни к чему их не обязывали, а Вере было приятно. Но как только гости расходились, Роми оставалась наедине со своими надеждами, нотами и песнями.

А потом она заинтересовалась мужчинами. Начала пробовать свои чары. От матери ей досталась изумительная фигура. Никто не мог устоять перед ее медовым взглядом. Мадемуазель Вера присматривала за ней, но, в конце концов, девушка не делала ничего плохого, занимаясь тем, что доставляло ей удовольствие. Если Роми думала шокировать ее, приглашая к себе под одеяло весь Биарриц, то она глубоко ошибалась! Что бедняжка могла сделать, чтобы взбунтоваться? Курить? Вера протягивала ей сигарету. Пить? Бернадетта тут же откупоривала бутылку. В этом доме удовольствие было религией. Представь себе, Лиз, как трудно было Роми быть бунтующим подростком с таким окружением, как наше!

И вот однажды случилось то, что и должно было случиться. Роми забеременела.

57

– Ты собираешься его оставить? – со всей возможной деликатностью спросила Колетт.

Роми пришла в ярость. Ей скоро восемнадцать! Кто такая ее мать, чтобы указывать ей, что делать? Колетт даже не решилась спросить имя отца ребенка. Годы спустя, когда я задавала Роми этот вопрос, она всегда отвечала туманно, намекая то на молодого молеонца без будущего, то на богатого американца, бывшего на побережье проездом, тем самым подсознательно воспроизводя историю встречи своих родителей.

Двумя годами ранее она решила отправиться к отцу. Он изредка писал ей короткие