рассмотрим один из важнейших мотивов в творчестве раннего Высоцкого — мотив предательства главного героя одним из его друзей, в связи с чем обратимся к песне «Сивкс-Буркс» (1963).

В этой песне происходит разъятие известного сказочного образа: Сивка и Бурка действуют у Высоцкого как самостоятельные персонажи, причем поэт еще вводит их в свою образную систему — в образе Сивки представлен лирический герой, а в образе Бурки — его друг, которым он обзавелся и который его потом «продал».

Уже в самом начале песни говорится о том, что главный герой лишен свободы: «Кучера из МУРа укатали Сивку, / Закатали Сивку в Нарьян-Мар! / Значит, не погладили Сивку по загривку, / Значит, Дали полностью “гонорар”», — то есть лагерный срок. Годом ранее такой же оборот использовал применительно к себе лирический герой в песне «Я был душой дурного общества»: «И Дали всё, что мне положено: / Плюс пять мне сделал прокурор» (в последней строке очевидна отсылка к блатной песне «Однажды, братцы, пошухерил…»: «А прокурор накинул мне еще пять лет»). Заканчивается же «Сивка-Бурка» констатацией грустного факта: «Сивка в каторге горит». Такой же глагол применяют к себе герои песни «Зэка Васильев и Петров Зэка»: «Сгорели мы по недоразумению», — и лирический герой в песне «Я был душой дурного общества»: «Шепнул, навел, и я сгорел». - а также в наброске 1973 года: «Один смотрел, другой орал, / А третий просто наблюдал, / Как я горел, как я терял, / Как я не к месту козырял» (АР-3-68) (похожий по смыслу глагол используется в песне «Не уводите меня из Весны!»: «Я понял, я понял, что тону»).

Что же касается мотива предательства, то в «Сивке-Бурке» он реализован следующим образом: сначала «обзавелся Сивка Буркой — / Закадычным другом», потом «у Бурки появился кто-то — / Занял место Сивкино за столом», и все это кончилось тем, что «Бурка с кем-то вдруг исчез навеки, / Ну а Сивка в каторги захромал».

Таким образом, эти двое «заложили» Сивку, а сами благодаря этому освободились[323] [324] [325]. Похожая ситуация возникает в «Песне про стукача» (1964): «В наш тесный круг не каждый попадал, /Ия однажды — проклятая дата! — / Его привел с собою и сказал: / “Со мною он, нальем ему, ребята!” / Он пил, как все, и был как будто рад. / А мы? — его мы встретили как брата! / А он назавтра продал всех подряд. / Ошибся я, простите мне, ребята!»98.

В черновиках песни есть и такой вариант: «К нам этих двух привел с собою и сказал: / “Они со мной, налейте им, ребята!”» /1; 407/.

Очень похоже, что эти двое и есть те самые Бурка плюс «кто-то» из «Сивки-Бурки», так как в обоих случаях они явились причиной того, что главный герой попадает либо на каторгу, либо в тюрьму, то есть лишается свободы (год спустя, в посвящении «Хотя до Малого и МХАТ-pa…», эти персонажи встретятся еще раз: «А двух агентов Управленья / Патруль отправит в бельэтаж»; АР-9-137).

Примечательно также, что строка «Он слишком рано нас похоронил» из «Песни про стукача» отзовется в «Приговоренных к жизни» (1973): «Но рано нас равнять с болотной слизью — / Мы гнезд себе на гнили не совьем! / Мы не умрем мучительною жизнью, / Мы лучше верной смертью оживем!»99.

В таком свете закономерно, что «Песня про стукача» была одной из самых любимых у Высоцкого. Писатель Андрей Синявский рассказал о его концерте 15 ноября 1964 года в гостях у Юлия Даниэля[326]: «Как-то — это было еще до ареста — мы собирались ехать на день рождения к Даниэлю. Даниэль — мой большой друг, впоследствии — подельник. И вдруг буквально вечером уже выходим, телефона у нас не было — вдруг звонок. Пришел Высоцкий в гости. Что же делать? Мы решили просто взять его к Даниэлю. Одновременно это был бы как подарок Даниэлю, потому что когда приходит Высоцкий, невозможно, чтобы он не пел, не рассказывал.

Приехали мы к Даниэлю вместе с Володей Высоцким, там было очень много народу. <…> И даже были какие-то незнакомые мне люди, я немножко опасался за Высоцкого. Мы с ним так перешептались, так сказать, или как-то перемигнулись. <.. > Весь вечер он держал в руках всех, потому что он пел, но через каждую песню он пел одну песню — песню о стукаче — “В наш тесный круг не каждый попадал, но вот однажды — проклятая дата…” Буквально через каждую песню, — давая понять, что если кто-нибудь здесь настучит, его убьют. (Смеется.) Это было очень здорово»[327].

В песне «Правда ведь, обидно» (1962), как и в «Сивке-Бурке», героя продает его друг, поэтому тот не стесняется в выражениях: «Правда ведь, обидно — если завязал, / А товарищ продал, падла, и за все сказал: / За давнишнее, за драку — все сказал Сашок, / И — двое в синем, двое в штатском, черный воронок… <…> На суде судья сказал: “Двадцать пять! До встречи!..” / Раньше б горло я порвал за такие речи! / А теперь — терплю обиду, не показываю виду. / Если встречу я Сашка, — ох, как изувечу!».

Точно так же назван предатель в «Сивке-Бурке»: «И тогда у Бурки, падла, появился кто-то <…> И однажды Бурка с кем-то вдруг исчез навеки — / Ну а Сивка в каторгу захромал»[328]. Негативно охарактеризованы и те, кто посадили Сивку: «Закатали Сивку, падлы, в Нарьян-Мар»[329].

Аналогичным образом описывается арест в песне «Мать моя — давай рыдать»: «Открыли дверь и, падлы, сонного подняли»[330]. А на темной фонограмме «За хлеб и воду» (май 1965) зафиксировано следующее исполнение одноименной песни: «Освободили, падлы, раньше на пять лет, — / И подпись: Ворошилов. Георгадзе». Этим же словом названы начальник МУРа в песне «Я был душой дурного общества»: «И гражданин начальник Токарев, падла Токарев, / Из-за меня не спал ночей»[331]; власть в целом — в песне «Потеряю истинную веру…»: «Отберите, падлы, орден у Насеру»[332]; и ставший стукачом друг героя в «Песне про стукача»: «А он, назавтра, падла, продал всех подряд. / Ошибся я — простите мне, ребята!»[333]. Поэтому герой мечтает ему отомстить: «Ведь это я привел его тогда, / И вы его отдайте мне, ребята!» (так же как в песне «Правда ведь, обидно»: «Если встречу я