в пустоте, которая, если вдуматься, – не более чем пространство. Когда движешься в ее глубину, стоит быть добрым с остальными.

Рильке посоветовал молодому поэту забыть урок из первого письма: «не писать любовных стихов». Роден научил Рильке, что простота рождает значимость, как клетка или зернышко в конце концов дают побеги. Вот почему Каппусу следует сосредоточиться на повседневности, на том, что «едва ли кто-то видит, но что внезапно может стать большими и значимыми».

Куда бы Рильке ни отправился, всюду за ним следовали болезни: гнетущая зубная боль, жжение в глазах, больное горло, «душевная тошнота». Что еще хуже, у поэта не было желания творить и, следовательно, не было средств к существованию. В отличие от других писателей того же уровня, Рильке не хотел разбавлять свой творческий опыт учительством или журналистикой. К последнему занятию он испытывал «безымянный ужас», поскольку журналисты всегда остаются в рамках времени, а поэт не в ладах с ним. Перерыв в творчестве Рильке решил посвятить «исследованиям».

Сперва он хотел возобновить учебу, но решил, что и так уделил ей чересчур много времени. Чему его научили все эти «слова ради слов» и «теории о теориях»? Он перепахал обширные поля французской литературы в Национальной библиотеке и, оторвав наконец голову от книги, вдруг понял, что в результате обзавелся только бесчисленными заметками, а ничего своего так и не написал.

В мае 1904 года Рильке разработал собственную программу для независимого учебного курса. Вышел насыщенный и пространный список, где среди прочего значилось: изучить датский язык, прочитать словарь немецкого языка братьев Гримм, читать книги по биологии, написать монографии о Йенсе Петере Якобсене и Игнасио Сулоаге, прочитать историю Франции Жюля Мишле, переводить литературу с русского и французского, посещать научные лекции и эксперименты и написать новую книгу – «прочную последовательную прозу», которая и станет «Записками Мальте».

В список не попали история искусства и философия. Рильке обратился к «настоящему». Изучение природы – это сбор камней и листьев, которые притягивают к земле. «Есть звездное небо, но то, что известно о нем человечеству, мне недоступно, как и неведомо мне расположение звезд», – вот как он тогда считал.

Поможет ли такое образование «с большей уверенностью набрасываться на работу и завладевать ею, приведет ли к «усердному труду», что лежит в основе всего»?

Из всего в жизни Рильке извлекал урок. Он стремился познать каждый город, овладеть сполна каждым чувством. Когда поэт разрабатывал свою учебную программу, он писал Каппусу, что даже любовь следует расценивать как объект изучения, возможно, даже как подготовительный курс. «Любить – совсем не плохо», потому что любить трудно. «Любить другого человека – это труднейшая из задач, последнее величайшее испытание и проверка, действо, по сравнению с которым остальное – лишь подготовка. Вот почему молодость, которая лишь начинает познавать мир, еще не знает любви – она ей учится».

Эта логика породила парадокс, который преследовал Рильке всю жизнь. Если учиться лучше в одиночестве, то и учиться любви следует в одиночку. «Любовь вовсе не требует слияния, самоотдачи и срастания с другим человеком, – писал поэт Каппусу. Влюбленные сохраняют свой облик, а если увидят в любви «обузу и возможность учиться, вместо того чтобы теряться в свете и легкомысленной игре… тогда многие следующие поколения продвинутся вперед и ощутят некое облегчение – и этого будет достаточно».

Учебная программа Рильке ставила и другую задачу: «Найти особого человека, готового помочь, чтобы обучение обернулось делом двух людей». Для этого поэт хотел найти «учителя опытного», но в то же время и терпеливого. Того, кто захочет обучать поэта с глазу на глаз и вынесет «все вопросы и желания, рожденные огромным богатством неопытности», писал Рильке.

Самым подходящим поэту виделся Георг Зиммель, немецкий социолог, знакомство с которым состоялось через Андреас-Саломе. Лекции Зиммеля пользовались невероятным успехом, а известность он приобрел за год до того благодаря эссе «Большие города и духовная жизнь». В нем Зиммель на примере родного Берлина исследовал неврологическую психологию современного ему городского жителя.

Зиммель заявил, что у жителей больших городов развиваются «защитные органы» для защиты от чувствительной перегруженности. Но в то же время эти органы притупляют эмоциональное восприятие, и люди становятся менее чувствительными, более мыслящими и равнодушными. «Пожалуй, есть лишь один психический феномен, безусловно характерный для города, – унылый пейзаж», – писал Зиммель.

Нарисованная социологом среда идеально подходила в качестве декораций для «Записок» Рильке. Герой, датчанин, подобно Рильке переживет «быструю смену отдаляющихся картин» и «усиление чувствительной жизни» – характерные черты городской жизни по Зиммелю. В конце концов Рильке согласился с заключением Андреас-Саломе, что и в эмоциональных лихорадках есть польза. Тем ноябрем он писал Каппусу: «Всякое обострение полезно, если оно попадает в кровь, но не отравляет и не заражает, а насыщает радостью, прозрачно чистой до самого дна».

В начале 1905 года Рильке написал Зиммелю и спросил, собирается ли тот в следующем семестре давать лекции в Берлине.

Ответ был отрицательный – Зиммель планировал сделать перерыв в лекциях и это время посвятить исследованиям на тему творческих проявлений тревоги в современном мире. На самом деле, он хотел просить Рильке об одолжении: представить его Родену. Социолог полагал, что работы Родена облекают в форму беспокойный дух современности.

«Роден создал по-новому гибкие сочленения, породил поверхности новых насыщенных оттенков, открыл иной подход к слиянию тел и частей тел, по-иному подошел к распределению света, стыкуя, противопоставляя и соотнося разные плоскости, и в человеческой фигуре появились новые движения, раскрывающие внутренний мир человека…» – писал Зиммель.

Для него Роден стал конечной точкой в эволюции скульптуры с эпохи Возрождения. Четыреста лет назад Микеланджело создал «Давида», замершего в удобном противоположении, и женские фигуры, лениво раскинувшиеся на кушетках, а фигуры Родена, напротив, пропитаны напряжением и шаткостью и замерли в положении вечных перемен.

Рильке с радостью готов был услужить двум величайшим творцам того времени и поспешил их познакомить. Пока Зиммель готовился написать самое выдающееся эссе о Родене под названием «Творчество Родена как отражение духа современности», Андреас-Саломе пригласила Рильке к себе в Гёттинген – такую возможность поэт упускать не желал. Он только что закончил редактировать рукопись «Часослова», которую в апреле собиралось представить читателям влиятельное издательство «Инсель-Ферланг», и, пребывая в приподнятом духе, отправился навстречу долгожданному воссоединению.

Пребывание в «Луфриде», как называлось имение, оправдало все ожидания Рильке. Старые друзья читали друг другу в саду, а Андреас-Саломе готовила любимые вегетарианские блюда поэта. Когда Шиммель, любимый пес Лу, внезапно заболел и умер, Рильке горевал вместе с бывшей возлюбленной. Слезы Андреас-Саломе только утвердили его во