когда на пруду поселились первые из них, серые и дикие, он велел охотникам убить всех лягушек и жаб в окрестностях, чтобы накормить лебедей.

После захода солнца Роден желал Рильке доброй ночи словами: «Не падай духом!» Сначала такое обращение смущало поэта, но потом он понял. Скульптор желал ему стойкости, потому что знал, «как важна эта каждодневная стойкость для молодых».

Теперь, когда Роден получал столько помощи в мастерской, у него появилось свободное время для путешествий. Если выпадала возможность, Рильке присоединялся к скульптору в однодневных поездках на природу или паломничеству к соборам. Рильке решил воспользоваться вновь обретенной близостью с Роденом и собрать материал для второго эссе о нем; оно стало второй частью в последующих переизданиях монографии. Теперь поэт записывал каждое слово учителя, подобно юному Платону, жадно внимавшему Сократу, который никогда не касался пером бумаги.

Трижды в неделю учитель и ученик вставали в пять утра, садились в поезд, а затем пересаживались на извозчика и часам бродили в парках Версаля. «Он показывает всё: вид в отдалении, движение, цветок, и всё, к чему он обращается, прекрасно, известно, поразительно и молодо, – писал Рильке жене. – Даже самое незначительное является и открывается ему».

Рильке подмечал интересные пейзажи, а Роден высказывал о них свое мнение. Однажды зимой они увидели «китайскую деревню» в зоопарке, скульптора она совершенно очаровала, а вот Рильке заметил болезненных обезьян с огромными и пустыми глазами туберкулезников, а вид тропически-розовых фламинго, «расцветающих в морозном воздухе», вызывал едва ли не физическую боль. Затем поэт обратил внимание учителя на бабуинов, «бросающихся на стены». Рильке казалось, будто матушка-природа не удостоилась исправить их «невыразимого уродства» и такой жестокостью свела обезьян с ума.

Что ж, ответил Роден, природа долгим опытным путем выводила совершенную человеческую форму. Следует проявить к бабуинам благодарность хотя бы за это.

Иногда к экскурсиям присоединялась Роза Бере, и Рильке понял, почему Роден оставался с ней все эти годы. Она легко могла назвать всех птиц и все деревья в лесу. В этом они с Роденом были очень похожи – оба наслаждались сиреневыми вспышками крокусов или сидящей на ветке сорокой. Однажды Роза нашла раненую куропатку, и им пришлось вернуться раньше срока, чтобы она могла ухаживать за птицей. Рильке назвал Розу «доброй и преданной душой».

Родена и Бере связывала молчаливая нежность. Однажды в декабре, в первую неделю Рождественского поста, Роден, Бере и Рильке посетили воскресную службу в соборе Парижской Богоматери. Бере всегда заботилась о нуждах своего возлюбленного, и в тот день она поставила для спутников два стула. Скульптор опустился на один из них, положил шляпу на колени и закрыл глаза. Почти два часа он просидел, склонив голову и распластав бороду по груди, вслушиваясь в звуки органа и сопрано, которые «белыми птицами» взмывали под своды собора, как заметил Рильке. Иногда лицо Родена озарялось слабой улыбкой. Когда музыка стихла, он встал, подошел к Бере, которая терпеливо ждала все это время, и они покинули собор, так и не сказав за весь день друг другу ни слова.

Так и жили они в Мёдоне маленькой семьей из трех человек. В ноябре они вместе отпраздновали день рождения скульптора, торт в тот день украшали шестьдесят пять свечей. А через месяц той же компанией и сладостями отметили тридцатилетний юбилей поэта.

Через несколько недель Рильке вернулся в Германию, чтобы провести Рождество с Вестхоф и Руфь. К тому времени Клара уже забрала дочь из дома матери, и теперь они жили вдвоем в собственном домике. Вернувшись, Рильке застал жену за работой над бюстом дочери – непростая задача лепить непоседливую четырехлетку. Они так давно не проводили время семьей, что решили на время отложить работу и просто наслаждаться праздниками.

А в Мёдоне тем временем копились письма, и по возвращении Рильке ожидала гора работы. В тот месяц у поэта даже не было времени, чтобы вместе с Роденом посетить собор в Шартре. Но скульптор назвал город «акрополем Франции» и настаивал, что «изучение французских соборов, и прежде всего собора в Шартре, – наиполезнейший урок!» Скульптор не раз говорил, что вместо художественной школы стоило преклоняться перед собором в Шартре, шедевром света и тени. Он считал собор мудрейшим из учителей, у которого Рембрандт мог бы научиться всему о контрастной игре света и тени.

Роден понимал, что любовь к готической архитектуре приходит не сразу. Сложные украшения ошеломят непривычный глаз. Но верил, что непременно нужно учить по-новому видеть соборы, чтобы испытать тот же восторг, какой сам скульптор испытывал мальчишкой перед собором в Бове.

Итак, одним серым бесцветным утром в январе Рильке и Роден час проехали на поезде среди пшеничных полей и в половине десятого прибыли в Шартр. Церковь одиноко возвышалась в центре города, как старая каменная горгулья. Вокруг ее стен разворачивалась деревенская диорама домов. Шартрский собор, построенный между 1194 и 1235 годами, является одним из самых больших соборов Франции, а его неф в два раза шире собора Парижской Богоматери.

Рильке и Роден разглядывали собор с почтительного расстояния, запрокинув головы, чтобы лучше видеть две башни, утратившие одинаковость после пожара. С годами семнадцатиметровые контрфорсы выцвели в основании и бледно почернели у верхушек. Всю поверхность покрывало каменное плетение и арабески. Обычно Роден неспешно изучал собор в молчании, но в тот день он то и дело нарушал тишину ворчанием – собор восстановили отвратительно, оставив повсюду шрамы. Правый боковой портал лишился «мягкости», а в окнах недоставало витражей. Шартрскому собору нанесли куда больший ущерб, чем собору Парижской Богоматери.

Рильке почувствовал сильный порыв ветра, налетевший тяжело и неожиданно, как прохожий в толпе, и этот онемелый холод тоже отвлекал. Поэт взглянул на Родена, но тот застыл неподвижной скалой и будто ничего не заметил. Новый жестокий порыв ветра налетел с востока и хлестнул нежное каменное тело ангела, замершего в южном углу церкви. Его улыбка была мудрой, как у Моны Лизы, подумал Рильке, а в руках ангел держал солнечные часы.

Перед этой блаженной фигурой, под тяжелыми ударами ветра поэт остро ощутил свою смертность, будто они с Роденом были «двумя пропащими душами».

Наконец, Рильке заговорил:

– Приближается шторм, – сказал он.

– Ты не понимаешь, – возразил Роден. – В столь великих соборах всегда гуляет ветер. Они живут в объятиях ветра, что волнуется и мучается их величием.

В тот день из-за морозного ветра учитель и ученик вернулись в Париж раньше. Но сначала резкие порывы открыли душу Рильке и поселили в ней образ каменного ангела.

В усыпальнице парижского Пантеона покоятся выдающиеся