люди Франции. Надпись на фасаде куполообразного мавзолея, где захоронены Вольтер, Золя, Руссо, Гюго и многие другие, гласит: «Великим людям благодарная отчизна». Но парижский Пантеон стал скорее не усыпальницей, а прославленной мизансценой национальной памяти после Великой французской революции.

Весной 1906 года власти Парижа решили установить «Мыслителя» перед главным входом, и это стало величайшим достижением скульптора того периода. Родена переполняла гордость, что его статуя увековечит память всех мыслителей, нашедших покой в стенах Пантеона, станет памятником для памятников.

По мнению историка искусства Эли Форе, таким образом официальные власти пытались искупить притеснение и «гонения, которые долгое время подвергали скульптора». Двери, что оставались закрыты для Родена более полувека, с тех пор, как ему не удалось поступить в Высшую школу, наконец распахнулись. Получив доступ в национальную святыню, Роден наслаждался тем, что назвал «свободами».

Но свобода учителя обернулась для ученика рабством, во всяком случае, так Рильке отзывался о своей работе той зимой. Два года потребовалось Родену, чтобы прорваться через бюрократию и договориться об отливке «Мыслителя» в бронзе, и вся бумажная работа легла на плечи его секретаря. Рильке не успевал ответить на все письма, коробки с которыми теперь заполняли две комнаты. Ответы на французском отнимали вдвое больше времени, чем письма на немецком, – все потому, что Рильке стремился к идеальной грамматике. Он разрывался между двумя переписками, своей и учителя, и каждый день писал сотни писем.

Теперь работа занимала больше оговоренных двух часов и отнимала время у личного творчества. Иногда «комок необработанного материала» скапливался в душе поэта, и он мечтал запрыгнуть в первый же поезд и отправиться к Средиземному морю. В ноябре вышел «Часослов», законченный в Италии, и был встречен с неожиданным восторгом.

Рильке никогда не читал рецензий на свое творчество – как он однажды заметил, это равносильно тому, чтобы слушать, как твоей возлюбленной восторгается другой мужчина. Но критики щедро осыпали «Часослов» похвалами, ведь в нем отразилась «самая возвышенная тема, к которой может стремиться поэзия: поиски душой Бога», как одним из первых писал немецкий покровитель искусств Карл фон дер Хейдт. За два года распродали весь первый тираж в пятьсот экземпляров, второй тираж составил в два раза больше.

Теперь творчество Рильке вызывало небывалый интерес, и поэту пришлось обновить «Книгу картин» для второго издания сборника. «Все дело “всего лишь во времени”, но где его взять?» – спрашивал поэт у Андреас-Саломе.

Несколько немецких университетов пригласили Рильке читать лекции зимой, и у поэта появилось законное основание просить отпуск, тем более что темой лекций был Роден.

Скульптор неохотно отпустил секретаря, и в феврале тот отправился в Германию. В первом же университете, в Дюссельдорфе, поэта принимали с королевскими почестями. Но вскоре после приезда он получил сообщение о болезни отца, который, вероятно, уже мог не оправиться. Рильке не сорвался в Прагу, вместо этого он провел потрясающую лекцию в Дюссельдорфе, а затем отправился в Берлин. Он жаждал увидеть Андреас-Саломе и Вестхоф и впервые лично познакомить женщин. Встреча прошла прекрасно, и позже Рильке благодарил Андреас-Саломе за теплоту, с которой та отнеслась к его супруге.

Пока поэт развлекал аристократов, в Праге умирал его отец. Две недели спустя Рильке получил сообщение о его смерти, где указывалось, что об останках покойного позаботиться некому. Новости дошли до Родена, и тот немедленно отправил поэту телеграмму с соболезнованиями и предложил помочь с расходами в случае необходимости. Поэт добрался до Праги к бледному телу отца, возлежащему на подушках, чтобы организовать похороны. Он не желал, чтобы мать присоединилась к нему у могилы усопшего.

Под конец жизни Йозеф Рильке с печалью, но все-таки принял деятельность сына. Но поэт хранил убеждение, что отец был «совершенно не способен любить», и сам он, вероятно, унаследовал этот недостаток. Однако, возможно, неумение любить не было причиной, почему поэт тянул с возвращением в Прагу, – просто он старательно оттягивал встречу с тягостными воспоминаниями детства.

Он выдержал в городе всего несколько дней, а затем сел на поезд до Парижа.

В Мёдоне его ждало новое тяжелое испытание. Учитель лежал под грудой одеял в своей кровати красного дерева, сраженный лихорадкой. Скульптор редко болел, но если болезнь все-таки добиралась до него, то совершенно сбивала с ног. Он также оплакивал свою потерю – в том месяце от рака гортани умер дорогой друг скульптора, Эжен Каррьер. Каррьер не просто был одним из первых почитателей творчества Родена, он также возглавлял комиссию, которая решила установить «Мыслителя» в Пантеоне.

Но за несколько недель до торжественного открытия ситуация внезапно переменилась. В феврале, вскоре после отъезда Рильке, усилились враждебные настроения в сторону «Мыслителя», и проект оказался на грани срыва. Критики, выступавшие против установки, заявляли, что статуя, «смысл которой ниже пояса», как отзывался о ней писатель Жозеф Пеладан, не заслуживает места в Пантеоне. Макс Нордау, ученик доктора Шарко и автор книги о дегенеративном искусстве, осмеял статую, увидев в ней «зверское лицо, узкий одутловатый лоб и мрачный, как полночь, взгляд».

Один хулиган даже перебрался через забор Пантеона и с топором ринулся на временную гипсовую копию «Мыслителя». Когда его схватила полиция, он кричал: «Я отомщу! Вернусь и отомщу!» Вандала увели, но выяснилось, что он душевно не здоров и в позе «Мыслителя» бедняге почудилась насмешка над тем, как он ест кабачки. И хотя это жестокое нападение не относилось лично к Родену, оно все же сразило скульптора.

Над Роденом повисла и другая угроза общественного скандала, едва не лишившая скульптора остатков душевного здоровья. В то время скульптор относился ко всему с болезненным подозрением и когда получил посылку от неизвестного отправителя, тут же закопал ее в саду, уверенный, что в ней бомба. Некоторое время спустя Роден получил письмо от старого приятеля, в котором тот интересовался, понравился ли скульптору греческий мед.

Собственные переживания Рильке отошли на задний план, и поэт ринулся на выручку учителю. Он не смел оставить осажденного учителя, когда тот стал так уязвим, полагая, что «сейчас, больше чем когда-либо, ему требуется поддержка, даже незначительная». Роден не имел понятие о растущей славе ученика за границей и о том, каким спросом стали пользоваться его работы.

Некоторое время Рильке поддерживал шаткий баланс, но в апреле случился раскол, и все рухнуло. В том месяце ирландский драматург Джордж Бернард Шоу заказал Родену бюст. Писатель, которому тогда было сорок девять, захотел свой портрет, «пока расцвет не остался далеко позади». Славу Шоу как театрального критика, пишущего статьи для «Сатердей Ревью», вытесняла известность драматурга, писателя сатирических моралите, которые постоянно ставили