В дальней от входа комнате стояли две широкие металлические кровати с шишечками, буфет с тарелками и кружками, дубовый шкаф, предназначенный, по всей видимости, для одежды, еще одна печь, поменьше, и еще один стол, заваленный детскими раскрасками и цветными карандашами. Это была спальня, в которой, судя по всему, для Веретьева места не было.

– Это бабушкина кровать. – Ирина правильно поняла его оценивающий взгляд и кивнула в сторону короткой стены, в углу которой располагалось пышное постельное великолепие, с одной стороны приподнятое заботливо подложенными подушками, чтобы не упал спящий здесь ребенок. – Она на ней спала, а сейчас я для Вани тут все обустроила. Он в деревне так спит сладко, почти не ворочается. А в городе то и дело вскрикивал во сне и однажды даже с кровати упал. А вон та кровать, – теперь она кивнула в сторону стены в четыре окна, – всегда была моя. Родители, когда приезжали, спали на сеновале, но это было нечасто, потому что они все время работали. Я вам сейчас постель перестелю, а сама на раскладушку переберусь. Вы мне только помогите ее с чердака принести.

Раскладушку Веретьев принес и, конечно, настоял, что уляжется на ней сам, оставив Иринину кровать в ее полном распоряжении. Заправив постель скупыми и точными, очень солдатскими движениями, он вытащил из штанов ремень, скинул куртку, а следом за ней, покосившись на Ирину, еще и футболку, стащил носки, в которых ходил с того момента, как разул сапоги на крыльце, улегся на раскладушку и моментально заснул.

Ирина вспомнила, что говорила та нервная женщина в лагере, Татьяна. Похоже, всю предыдущую ночь ее гость действительно не спал, дежуря по лагерю, поэтому сейчас и провалился в сон мгновенно, не очень соблюдая приличия. Ванечка тоже уже спал. Разморенный обилием впечатлений и сытной кашей на второй ужин, он уснул у Александра на руках еще по дороге в деревню, и, вернувшись домой, Ирина просто раздела сына, натянула веселую пижамку с разноцветными мишками, бережно укутала одеялом, смахнула со лба светлую челку.

Пожалуй, она тоже устала за сегодняшний день, оказавшийся очень богатым на неприятные эмоции. Утренняя обида на соседа и его неуклюжие попытки примирения, порезанный палец, испуг, что сосед может быть причастен к бегству из колонии, дорога в пугавший ее лес, неловкость перед Веретьевым и другими людьми, встретившими ее приход настороженно – чужих, нарушающих их закрытый мирок, тут не любили, полные непонятной ненависти и такой же непонятной внутренней боли глаза Татьяны всплывали в голове обрывками воспоминаний, не давая уснуть. Да и нежданная близость этого мужчины с глазами цвета виски и чуть посеребренными висками волновала тоже, заставляя чаще биться сердце.

В Александре Веретьеве было что-то, чему она не знала названия. Он не был похож на сказочного принца – особенно сейчас, заросший начавшей седеть щетиной, потный и уставший, с потухшими от тревоги глазами. Но когда давно, в юности, Ирина мечтала о мужчине, который обязательно в нее влюбится, она представляла что-то неуловимо похожее: косую сажень плеч, твердый подбородок, неукротимую волю, отпечатанную на резком, немного грубоватом лице, низкий мягкий баритон, от звучания которого мурашки начинали сбегать по позвоночнику вниз, смешно щекочась где-то в районе поясницы.

Ее отец был совсем другим: мягким, немного рассеянным «ботаником», предпочитавшим проводить время за микроскопом. Всегда, когда его отрывали от этого занятия, он недоуменно щурился сквозь круглые очки, пытаясь понять, что именно у него спрашивают.

И первая Ирина любовь, мужчина, на которого она потратила, как пишут в романах, «лучшие годы своей жизни», тоже был другим. В нем, таком красивом, обаятельном, успешном, безумно любимом Ириной, все равно не было того ярко выраженного, почти животного мужского начала, которое воспринимается женщиной на подсознательном уровне и манит к себе, отключая ясность сознания. А уж про Димочку, царствие ему небесное, и говорить нечего.

При мысли о Димочке, из-за которого ее жизнь дала такой крутой крен, Ирина невольно вздохнула. Не выйди она за него замуж, так и не пришлось бы куковать в забытой богом глуши, спасая сына от бандитов. Впрочем, и сына у нее тогда бы не было. Теперь она повернула голову, сквозь невесомый полумрак летней белой ночи посмотрела на кровать, где, разметавшись, спал Ваня, и улыбнулась. Солнышко ее маленькое. Никогда и никому она не позволит его обидеть.

К усталости от сегодняшнего дня, тревоге, ставшей уже привычной, но сейчас чрезвычайно обострившейся из-за непонятных событий последней недели, легкой очумелости оттого, что на расстоянии нескольких шагов от нее безмятежно спит несомненно волнующий ее мужчина, примешивалось какое-то еще непонятное чувство, от которого становилось тепло-тепло в животе.

Немного подумав, Ирина вдруг поняла, что это растекающееся по ее телу чувство безопасности. Прямо сейчас, в этот самый момент, ни ей, ни ее малышу совершенно точно ничего не угрожало, потому что они находились под несомненной защитой спящего. Непосильная ноша ответственности, которую она взвалила на себя, отправляясь в дом своей бабушки, была переложена на чьи-то чужие плечи.

Что будет завтра, когда этот мужчина найдет ответы на интересующие его вопросы и уйдет, она не знала. Но сейчас это было неважно, и, осознав, что можно расслабиться, Ирина все-таки заснула так крепко, как не спала все последние два месяца.

Когда она проснулась, раскладушка была пуста. Аккуратно свернутая постель сиротливо лежала на самом краешке, и Ирину тут же охватило вернувшееся чувство потери, странное по отношению к постороннему человеку, случайному гостю, ночевавшему под ее крышей первый и последний раз в жизни.

Ирина глянула на часы – полседьмого утра. Интересно, куда это он ушел в такую рань? Сын спал, раскинув ручки, и улыбался во сне.

Ирина вскочила с кровати, потянулась сладко, чувствуя себя отлично отдохнувшей, быстро оделась и застелила постель, вышла в кухню, чтобы начать ставшую уже привычной рутину ежедневных деревенских дел.

Скрипнула, отворяясь, входная дверь, на пороге появился Александр. Он был босиком, без футболки, мокрые волосы, зачесанные назад, скрывали модную, довольно дорогую стрижку. На груди болтался кулон на толстой серебряной цепочке. Ирину почему-то обрадовало, что не на золотой. Кулон оказался военным жетоном с какими-то буквами и номером. Сейчас Веретьев казался еще больше похож на военного, и Ирина вдруг впервые в полной мере осознала, какой же он красивый.

Под кожей перекатывались бугры мышц. На накачанном животе не было даже намека на жир, лишь те самые «квадратики», о которых грезят по ночам юные девы. Ирина юной девой не была, но судорожно сглотнула и тут же покраснела, испугавшись, что он сейчас застукает ее за таким постыдным занятием, как вожделеющее подглядывание за обнаженным мужским торсом.

Любовника, что ли, завести?

Мысль пришла в голову впервые с того момента, как из Ириной жизни исчез Димочка, а вместе с ним и надежды на счастливую семейную жизнь. К небурному своему темпераменту она относилась спокойно, принимая его как данность, а вот поди ж, оказывается, и в ее голову могут приходить непристойные мысли.