– Подлые гроши! Я не подаяния прошу, а справедливости! Если докажешь, что правда на твоей стороне, забирай хоть все мои деньги!

Он зачерпнул из сумы целую пригоршню медяков – куда там лавочнику с его подачкой! Монеты Дай Шицина сверкали так ярко, что вокруг мигом собралась целая толпа ребятни, и если бы девятисуму срочно не понадобилось в отхожее место, лавочник ни за что бы от него не отделался. Когда Дай Шицин вернулся, лавка была уже заперта на все замки, и как он ни стучал, хозяева не открывали, только грязно бранились из-за ворот.

Спустя несколько дней торговец устроил праздник в честь открытия соляной лавки, приготовил вина и мяса, пригласил соседей и всех важных людей поселка. И не успели отгреметь праздничные петарды, как вдруг у лавки собралась целая толпа нищих в грязных и вонючих лохмотьях, они теснились вокруг столов, кричали на все голоса. Хозяин дал им пампушек – нищие сказали, что пампушки прокисшие, и побросали их на пол. Из лавки вынесли целую кадушку вареного риса – нищие заявили, что в рисе песок, и заплевали им всю улицу, так что прохожим было некуда ступить, а гости один за другим стряхивали рис, залепивший им лбы и носы. В конце концов четверо нищих с гонгами и барабанами пробрались к самому столу, чтобы исполнить поздравительную песню хуагу, но их лохмотья оказались с ног до головы вымазаны в собачьем дерьме и свином навозе, так что гости вынуждены были зажать носы и убраться восвояси. А нищие не упустили случая украсить своими плевками все изысканные яства, оставшиеся на столе.

Гости разбежались, и лавочник наконец понял, какую развязил беду и как страшен бывает батюшка девятисум. Бедняга попросил соседа сходить к батюшке и вымолить ему пощаду. Дай Шицин дремал под деревом у пристани и на ходатая даже не посмотрел. Лавочнику ничего больше не оставалось, он раздобыл две копченые свиные головы, два кувшина со старым вином и сам пришел с повинной к батюшке девятисуму, да еще передал через соседей взятку какому-то семисуму, чтобы прежде тот замолвил за него словечко. Только тут Дай Шицин приподнял веки и процедил сквозь зубы, что денек нынче выдался жаркий.

Лавочник бросился к нему с веером.

Дай Шицин только зевнул и махнул рукой: «Знаю».

Лавочник не понял, что хотел сказать батюшка девятисум, но был рад и такому ответу. Вернувшись домой, он увидел, что попрошайки разошлись, за столом осталось всего четверо нищих, которые назвались местными пятисумами, они пировали вином и мясом, но держались уже не так развязно, как в начале.

Лавочник расплылся в улыбке: угощайтесь, угощайтесь! И сам подлил им вина.

Все перемещения бродячих нищих подчинялись строгому распорядку, в их рядах царила образцовая дисциплина – разумеется, чтобы выстроить такую армию, Дай Шицину пришлось немало потрудиться. Говорили, до него девятисумом был какой-то хромой из Цзянси, человек удивительной храбрости, с железным костылем, наводившим страх на всех нищих в округе. Но душа у того девятисума была черная: цзянсиец драл с попрошаек по три шкуры, лучшие наделы отдавал своим племянникам, а значит, рядовым нищим никогда не доводилось попастись на злачных пажитях. Дай Шицин, тогда еще в ранге семисума, однажды не выдержал, сговорился с двумя братьями по цеху и темной ночью забил хромого кирпичами. Оказавшись в ранге девятисума, он стал править справедливее прежнего государя, честно разделил земли и повелел нищим регулярно меняться наделами, чтобы никто не остался обижен, чтобы каждый мог «погреть свою чашку» в богатом доме. Еще он установил новое правило: если кто из нищих не мог просить подаяния по болезни, батюшка девятисум жаловал ему долю из общей сумы, и это нововведение не оставило равнодушным ни одного попрошайку.

Батюшка девятисум был нищим не только добродетельным, но и талантливым. На реке Ло стоял храм Улянь, где хранилась шарира с горы Путошань[55], и прихожан там всегда было много, а монахи жирели день ото дня. Но нищим не удавалось поживиться в храме даже чашкой риса, а силой действовать никто не решался из страха прогневить Будду. Батюшка девятисум был не суеверен и решил во что бы то ни стало погреть свою чашку в храме Улянь. Он отправился туда один, добился аудиенции у настоятеля и сказал, что хочет своими глазами увидеть шариру и убедиться, что она настоящая. Настоятель, не чуя подвоха, вынул драгоценный шарик из стеклянного пузырька и положил на ладонь батюшке девятисуму. А тот без лишних слов забросил реликвию в рот и проглотил – настоятель весь затрясся от ярости, схватил девятисума за грудки.

– Проголодался я у вас, пришлось заморить червячка! – оправдывался девятисум.

Монахи похватали свои дубинки:

– Бей оборванца!

– Бейте, бейте, пусть весь поселок узнает, что плешивые мудя из храма Улянь потеряли шариру! – пригрозил Дай Шицин.

Монахи не решались ударить девятисума, но и отпустить его не могли – толпились вокруг, едва не плача.

– Вот что, заплатите мне тридцать серебряных юаней[56], и я верну шариру.

– Как вернешь?

– Это не ваше дело.

Монахи не особенно ему поверили, но делать было нечего, пришлось вынести девятисуму тридцать серебряных юаней. Дай Шицин внимательно их пересчитал, спрятал за пазуху и выудил из сумы кротоновое семя, известное своими слабительными свойствами.

После приема кротонового семени батюшка девятисум убежал на задний двор храма и, выпучив глаза, изверг из себя целую лужу зловонной жижи. Настоятель с подручными кое-как выловили оттуда реликвию, омыли ее чистой водой и уложили обратно в пузырек, вознося хвалы Небу и Земле.

После той истории не было двора, из которого Дай Шицин ушел бы с пустыми руками, слава батюшки девятисума росла день ото дня, а его влияние распространилось до самого уезда Пинцзян, что на другом берегу реки Ло. Девятисумы из огромного портового Уханя проделывали долгий путь, чтобы поклониться Дай Шицину и назвать его своим наставником. Батюшка девятисум умел гадать: нагревал черепаший панцирь и по трещинам определял, в какую сторону лучше направиться за подаянием и какое время будет наиболее благоприятным: нищие, следовавшие его советам, ни разу не возвращались домой с пустыми сумами. Когда кто-то из горожан справлял котловины или похороны, за столом обязательно оставляли почетное место для батюшки девятисума. И если он не являлся, хозяевам от беспокойства кусок не лез в горло: а ну как нищие нагрянут толпой и устроят скандал? Некий господин Чжу, занимавший в свое время должность даотая[57], преподнес батюшке девятисуму черную арку с золочеными иероглифами – тяжелые палисандровые доски несла целая процессия.