но пройдет еще немного лет, и даже эти осколки окончательно утонут в людском море, чтобы никогда больше не собраться воедино.

Времена года сменяют друг друга по кругу, стрелка часов описывает один круг за другим, и только распад физических тел – необратимая прямая, воплощенная неумолимость времени. Второе начало термодинамики постулирует возрастание энтропии: элементы упорядоченной системы постепенно распадаются, обретая тождество и стремясь к равновесному состоянию покоя – когда больше нет различий между человеческим скелетом и могильной землей, нет различий между ступнями Дай Шицина и его зубами.

Противоположны рассеиванию, очевидно, соединение и слияние. Слияние – основа всего бытия, основа жизни. Дух и плоть сливаются в человека, облака сливаются в дождь, глина и песок сливаются в камни, слова сливаются в мысли, жизни – в историю, люди – в кланы, партии и империи. И спад объединяющей силы становится началом умирания. Порой бурное развитие и активная экспансия уводят систему за тот рубеж, на котором еще возможно поддержание ее жизнеспособности и сохранение внутренних связей. Это наблюдение объясняет, почему слово «рассев» теперь понимается жителями Мацяо куда шире, чем просто смерть: рассевом называются любые неприятности, особенно если имеется в виду скрытый упадок при внешнем процветании. Оказавшись в Мацяо спустя много лет, я услышал, как деревенские старики с ужасом обсуждают телевизор: «Голова опухнет целыми днями туда глядеть, так и рассеяться недолго!» В их словах звучало явное опасение: телевизор расширяет наш кругозор, будит в нас новые желания – глядя в экран, человек становится все менее слитным. А там, где нет слияния, скоро наступит рассев.

Не берусь судить, оправданы ли опасения мацяоских стариков. Но благодаря им я понял, что за два десятка лет слово «рассев» существенно расширило свои коннотации. И еще я заметил, что жители Мацяо сохраняют упорную настороженность против любых проявлений рассева: к примеру, против бездумного взгляда, обращенного на мельтешащий экран, пока человек сливается с большим миром.

△ То́ком

△ 流逝

Это слово встречается во многих словарях.

В «Словаре китайских народных говоров», выпущенном издательством «Наньхай чубаньшэ» в 1994 году, ему дано следующее толкование:

То́ком, тж. тёком, течко́м. Впервые встречается в стихотворении Цюй Юаня «Владыке рек»[62]: «Вдоль могучей реки я гуляю, Владыка, с тобою. Пока воды кипящие током рушатся вниз». Использовалось для описания стремительного водного потока. В современном языке употребляется в значении «мигом, тотчас». ~К еде не притронулся, бросил палочки да током за дверь.

В «Большом словаре диалектов современного китайского языка», выпущенном в 1993 году «Издательством учебно-педагогической литературы» провинции Цзянсу, это слово объясняется так:

То́ком (тёком, тёконько), наречие. Тотчас, немедленно. ~Прознав о том, он тёконько прибежал.

Это слово можно найти и в художественных текстах, принадлежащих авторству писателей из южных провинций. Например, оно не однажды появляется в романе Чжоу Либо «Великие перемены в горной деревне»[63]: «Закапал дождь, и он крикнул, чтобы люди тёком бежали убирать урожай».

Если исключить из рассмотрения собственно существительное «ток», которое древние использовали для описания движения талых вод, у нас останутся однокоренные наречия «током», «тёком», «тёконько» и «течком». Несмотря на различия в оттенках, все они выражают общий смысл: немедленно, тотчас. Недаром эти слова нашли распространение среди жителей многоводных южных княжеств, как не случайно и то, что на богатом скакунами севере для выражения того же самого смысла использовалось наречие с дословным значением «вскачь».

В «токе» воплотились самые ранние представления южан о том, что такое время. «Учитель, стоя на берегу реки, сказал: время утекает, будто вода»[64]. И шумливый ручеек, и необъятная река уносят свои воды безвозвратно, миг – и юноша превращается в старца, а зеленые травы – в жухлую пустошь. Разумеется, это наблюдение вызывало у древних отчаянное желание задержать время. Как бы медленно оно ни тянулось, сама необратимость его течения внушает людям страх и побуждает поминутно перемежать свою речь «током», превращая это слово в тревожный набат, остерегающий детей и внуков от пустой траты драгоценных минут.

▲ Меченый ма (здесь же: со́рок восьмо́й год)

▲ 马疤子（以及一九四八年）

Гуанфу работал учителем физкультуры в уездном центре, он был одним из немногочисленных представителей мацяоской интеллигенции и единственным выходцем из Мацяо, которому удалось поселиться в городе и «устроиться на казенных харчах».

Его отец был первым и последним великим деятелем в истории деревни Мацяо. Однако долгое время мацяосцы отказывались вспоминать об этом человеке, а если их спрашивали о событиях, в которых он участвовал, мялись и уходили от ответа. После я узнал, что великого деятеля звали Ма Вэньцзе, в 1982 году он был официально реабилитирован и признан одним из предводителей народного движения, а до реабилитации числился «главарем разбойничьей шайки» и «реакционным бюрократом». В том же 1982 году Гуанфу сделался членом, а потом и зампредседателя уездного комитета НПКСК[65], и реабилитация его отца сыграла здесь не последнюю роль. Тогда же я впервые встретился с Гуанфу и выяснил, что заставило Ма Вэньцзе зимой сорок восьмого года принять от гоминьдановского правительства пост начальника уезда.

Как я уже сказал, шел восемьдесят второй год. Хмурым дождливым вечером мы сидели в соевой лавочке у реки – Гуанфу открыл ее в тяжелые времена, когда понял, что скоро лишится учительского места. Пока я записывал его рассказ, в носу свербило от кислого запаха соевых выжимок. Мне вдруг подумалось, что для меня и для того Ма Вэньцзе, каким я его себе представляю, сорок восьмой год – никакой не сорок восьмой год. Он так долго ждал своего часа, что забродил и даже прокис. Иначе говоря, сорок восьмой год наступил лишь этим дождливым вечером, он ворвался в мой восемьдесят второй, совсем как бомба, которую выкопал Сюнши, бомба, три десятка лет тихо дремавшая под землей, чтобы прекрасным весенним днем растерзать ребенка запоздалым взрывом.

Все, чего мы не знаем, для нас не существует, по крайней мере, у нас нет веских оснований утверждать его существование. Поэтому до разговора с Гуанфу сорок восьмой год Ма Вэньцзе был для меня пустотой.

Точно так же и сорок восьмой год, каким его запомнил Ма Вэньцзе, каким его запомнила деревня Мацяо, разительно отличался от сорок восьмого года, зафиксированного в современных учебниках истории. Ма Вэньцзе и его соратники не имели ни малейшего представления о событиях, сформировавших 1948 год, о тех судьбоносных исторических поворотах, благодаря которым его помнят миллионы людей: мацяосцы не знали ни о Бэйпинских переговорах, ни о Ляошэньском сражении и Хуайхайской битве[66], ни о возмущенном отказе Мао Цзэдуна на советское предложение разделить Китай по Янцзы и отдать юг Гоминьдану,