– А чей тогда? – спросил его старший из пацанов и недобро прищурился.

– Папы и мамы, – ответил Гена.

Пацаны в голос захохотали. Правда, натурально смеялся только самый младший, а все остальные гоготали искусственно и натужно, и Гена это хорошо чувствовал.

– Ничего в этом смешного и нет, – заявил он, подождав, когда пацаны отсмеются. – Вы, что ли, не от пап и мам произошли?

Пацаны разом перестали ехидно улыбаться, и наступила тягостная тишина.

– Ты что, умник? – спросил Гену старший из пацанов.

– Нет, – ответил Гена.

– А что тогда умничаешь? Хочешь показать, что раз приехал из Москвы, значит, ты умнее нас?

– Ничего я не хочу показать, – ответил Гена и решительно добавил: – Сам ты умник.

– Что?! – уже натурально возмутился старший пацан. – Как ты меня назвал?

– Умником, – ответил Гена. И пошел на попятную (чего делать в данной ситуации не следовало бы), добавив: – А что? В этом слове нет ничего оскорбительного…

– Вот, значит, ты как, – сквозь зубы процедил тот и стал подходить к Гене. – Приехал из Москвы и обзываешься?

– Я не обзываюсь! – сорвавшимся голосом произнес испуганно Гена и получил удар в грудь. – Чего ты дерешься?

– Это я не дерусь, – заявил ему старший, – это я толкаюсь. А дерусь я вот так, – добавил он и ударил Гену кулаком в лицо.

Удар пришелся в нос, из которого тотчас хлынула кровь. Гена заплакал и побежал домой, а вслед ему раздавались крики пацанов:

– Умник! Бабушкин сынок! Девчонка!

Геннадий Викторович вздохнул и поплелся в спальню.

Почему ему вспомнился тот случай? Потому что он трус? Или потому, что нужно было думать своей головой и не слушать бабку и тогда нос остался бы цел?

Колупаев тоже уснул не сразу. Выйдя на балкон, он закурил. У него имелась в запасе пачка сигарет «Данхилл» для гостей на тот случай, если бы они вдруг искурили свои. Ну, и для себя, если бы его неожиданно посетило желание покурить.

На сей раз желание закурить было неодолимым.

Олег Дмитриевич глубоко затянулся и посмотрел на небо. Где-то далеко за высотками и линией горизонта алел закат, и было в этом что-то зловещее, что предвещало в скором времени большие неприятности.

Колупаев уже не сомневался, что белая полоса в его жизни закончилась вместе с теми выстрелами, что они произвели по кустам, за которыми находился в засаде тот изрешеченный охотник, и что случившееся – только начало чего-то более страшного и черного, что обязательно произойдет. Он теперь был как одна из тех крыс, которые, словно заколдованные, безропотно шли за гамельнским крысоловом, играющим на своей дудочке, и тонули в реке. Колупаев понимал, что надо бы свернуть, дабы не утонуть в реке жизни, но поделать уже ничего не мог: от судьбы уйти еще никому не удавалось. А закат алел кровавыми пятнами, не оставляя никакого выхода…

Станислав Николаевич Дунаев хлопнул на ночь полный стакан коньяку, полистал какой-то красочный журнал и через двадцать минут уже спал с открытым ртом. Он ни в чем не сомневался и никогда не жалел о том, что уже случилось. Да и зачем сожалеть о прошедшем? Ведь ни вернуть, ни исправить ничего нельзя. Значит, надо принимать все как есть. И жить с этим. И бороться до последнего…

С понедельника начались обычные будни. Сталкиваясь друг с другом, Дунаев, Колупаев и Ионенко избегали встречаться взглядами и не заводили разговоров ни о чем, кроме своей работы. Надежда, что никто ничего не узнает, витала над ними, с каждым прошедшим часом вселяя уверенность, что все обойдется и жизнь их потечет по прежнему руслу.

До вторника ничего не предвещало беды. Все трое фигурантов достаточно успокоились, даже трусоватый Ионенко. Поэтому именно для него, как удар ниже пояса, стал приход к нему во вторник Васи Левакова. Без разрешения и не обращая внимания на протестующую секретаршу, Леваков вошел в кабинет своего шефа, закрыл дверь и без обиняков заявил, что намерен идти в полицию.

– Я расскажу им все, как было, – сказал он. – В конце концов, это настоящий несчастный случай. Все образуется…

– Ты думаешь? – спросил Ионенко, лихорадочно соображая, как ему поступить.

– Да, я так думаю, – твердо произнес Леваков.

– Что ж… Возможно, ты и прав. Я ведь тоже места себе не нахожу с тех самых пор… как это все… случилось.

– Ну вот! – обрадовался Леваков. – Если мы расскажем все, как было, то нас наверняка не посадят.

– Думаешь? – посмотрел на водителя Геннадий Викторович.

– Уверен.

– Хорошо, – как-то слишком быстро согласился Ионенко. – А когда ты намерен идти в полицию?

– Да хоть завтра с утра!

– Хорошо, – повторил Геннадий Викторович. – Ты пока иди, а я подумаю…

Когда водитель покинул кабинет, Геннадий Викторович некоторое время сидел в раздумье. Ему вот теперь как раз и вспомнить бы про разбитый в деревне нос и про то, что жить лучше своим умом. Ан нет, посидев пару минут, он вдруг сорвался с места и отправился к Колупаеву.

– Мой водила сказал, что пойдет в полицию и все расскажет, – с ходу выпалил Ионенко, как только вошел в кабинет генерального директора.

– Тише ты, не ори так, – оборвал его Колупаев. – Закрой дверь!

Ионенко плотно прикрыл дверь, нервно прошел к директорскому столу, бессильно плюхнулся в кресло и скороговоркой без всякого выражения проговорил:

– Мой водитель Леваков только что приходил ко мне. Он сказал, что намерен идти в полицию и все там рассказать. Он считает, что, если мы во всем признаемся, нас не посадят…

Олег Дмитриевич откинулся на спинку кресла и какое-то время смотрел на Ионенко. Но видел не его, а того охотника, которого они закопали недалеко от дуплистой сосны. Очнувшись, он взял трубку и спросил:

– Ты у себя?

– Да, – ответили ему.

– Тогда мы сейчас к тебе придем, – сказал Олег Дмитриевич и поднялся из-за стола…

Дунаев приходу Колупаева и Ионенко ничуть не удивился. Когда Колупаев ему позвонил, Станислав Николаевич уже по голосу понял, что случилось то, о чем они хотели бы поскорее забыть.

– Ну? – спросил он с ходу, как только Олег Дмитриевич и Геннадий Викторович вошли в кабинет председателя совета директоров.

– Он хочет идти в полицию и все рассказать, – выпалил Ионенко.

– Он – это твой водила?

– Ага, – подтвердил Геннадий Викторович.

– Когда он собирается идти в полицию? – спросил Станислав Николаевич.

– Завтра, – ответили хором Ионенко и Колупаев.

– Тогда все нужно сделать сегодня.

– А что – все? – спросил Геннадий Викторович, бледнея и ощущая холодок между лопатками.