Димка вернулся с целой сумкой: мазь, обезболивающие таблетки, йогурты, апельсины, шоколадка, сосиски и… курица.

– Господи, а курица-то зачем?

– Ну, суп сваришь. У тебя холодильник пустой, я заглянул. И вот еще, смотри.

Он купил ей трость! Специальную трость с упором под локоть!

– Ты что! Ты думаешь, я теперь всю жизнь, что ли, хромать буду?

– Да нет, зачем всю жизнь! Но с тростью удобней.

Они боялись смотреть друг на друга, и Димка сразу же сбежал, и Каринка обещала звонить, если что, и, конечно, не позвонила, и он не позвонил, и они увиделись только спустя месяц – как ни в чем не бывало, как будто и не было никаких кружевцев и носочков. Полулежа на каких-то кожаных пуфах в кинозале на Фрунзенской, они смотрели очередную «Матрицу», но Димка, хотя и был большим поклонником всякого такого кино, совершенно не мог следить за сюжетом, а все время косился на Каринку. Ее лицо волшебным образом менялось в голубоватом свете экрана, и к концу фильма он совсем изнемог, вспоминая, как она дышала в его объятиях, как целовала его горячими губами и тихо стонала, запрокинув голову. Потом он повез ее домой и всю дорогу маялся, не зная, как сделать, чтобы все повторилось. Когда подъехали, Каринка спросила нестерпимо фальшивым тоном:

– Может, выпьешь кофе?

– Можно! – равнодушно согласился Димка.

Чувствуя страшную неловкость, они поднялись наверх. Каринка суетилась, доставая чашки, хотя оба думали только об одном, и когда она потянулась достать кофе, Димка поймал ее, посадил на колени, и после первого же поцелуя они забыли, что надо волноваться и стесняться. Самым страшным для них был момент преодоления этой неловкости, момент перехода из одной реальности в другую, когда «верные друзья» превращались в «веронских любовников» – как будто те двое, что разговаривали, смеялись вместе и гуляли, взявшись за руки, были совсем другие люди, чем те мужчина и женщина, что целовались, ласкали друг друга и задыхались от страсти. У них никак не получалось совместить эти разные сущности – болтая часами по телефону, в постели они молчали, а когда Димка начал было шептать ей какие-то нежные глупости, Каринка прикрыла рукой его рот и тихо сказала:

– Не надо, Дим.

Он перестал, хотя ему все хотелось ей объяснить, какая она прелестная, как ему хорошо с ней и чтобы она не думала… О чем не думала? Да ни о чем не думала! И они старательно делали вид, что ничего вообще не произошло. А что такого? Подумаешь! Ну, спят вместе – и что?

А потом Анна напомнила о себе. Димка шел по Кузнецкому и увидел афишу выставки – керамика и живопись, две художницы. Живопись Аны Самойловой. Аны! Господи… На негнущихся ногах он поднялся куда-то вверх по лестнице, заплатил какие-то деньги и побрел по светлым залам среди полосатых горшков и клетчатых ваз. Он узнал ее живопись, как будто это была она сама, вспомнил сразу все и закрыл глаза, пережидая приступ боли: ее голос, смех, запах, тепло ее тела, ощущение от ее кожи и волос – все это рухнуло на него как лавина, и он еле трепыхался, заваленный кусками льда и колючего снега.

На одной из стен висела фотография Анны – он жадно всматривался, а она улыбалась ему, слегка щурясь на солнце, и волосы развевались на ветру. «Я сейчас умру, – подумал он. – Вот прямо сейчас». Откуда-то послышались голоса, и Димка резко повернулся: «А вдруг это она?» Тогда он точно умрет на месте. Но это были какие-то посторонние люди. Он несколько раз обошел залы – в одном из них сидела компания забавных кукол, он даже подошел посмотреть, при чем здесь куклы: оказалось, одежду для них шила Анна. Когда уходил, дамочка на контроле предложила ему буклет, и он взял: там были какие-то картинки, но видел только Анну с развевающимися волосами.

Забыв про все дела, он долго брел, сам не зная куда. Потом очнулся. Может быть, позвонить? Старый номер не отвечал, но добыть ее телефон было проще простого. Давно можно было найти Соню Лифшиц, что-нибудь придумать, заодно расспросить, как там Анна. Он сам не понимал, что, собственно, мешает ему так сделать. Гордость? Обида? Страх? Так ничего и не придумав, поехал домой. Окончательно опомнился Димка только тогда, когда позвонила Каринка, про которую он забыл напрочь! Как будто ее вообще не существовало! Ему было ужасно стыдно, и он даже купил ей по дороге букет цветов, а Каринка так странно на него посмотрела, что стало еще хуже. Рассказывать про выставку он не собирался – после тех откровений на детской площадке они больше ни разу ни о чем таком не заговаривали: ни про индейское лето, ни про то, что происходит между ними. А что, собственно, происходит? Вот именно.

Чувствуя себя виноватым, Димка был необычайно нежен и довел Каринку до полного умопомрачения, хотя далось ему это нелегко – призрачная тень Анны словно витала над ним, не давая забыться. Но он старался. Первый раз он остался на ночь. Утром Димка долго рассматривал спящую Каринку: она легко дышала, у нее вздрагивала верхняя губа, слегка опухшая от поцелуев, под глазами лежали голубоватые тени, а на шее сбоку был явный синяк… Он пощекотал ее за ухом, и она смешно дернула плечом.

– Котёнок! Ну, просыпайся уже! Я больше не могу…

Она вздохнула, потянулась, открыла сонные глаза и вытаращилась на него с изумлением:

– А я думала, мне приснилось…

– Ничего не приснилось, все так и есть.

– Ну подожди, что ты делаешь…

– Я не могу подождать.

– Не можешь?

Каринка вдруг прямо посмотрела ему в глаза, как будто пыталась заглянуть в душу, и он первым отвел взгляд. У нее было странное выражение лица, и когда в самом конце она вскрикнула, а из-под опущенных ресниц потекли слезы, Димка вдруг испугался:

– Я сделал тебе больно? Прости.

– Ты сделал мне хорошо. Глупый…

Неожиданно все стало легко и нестрашно. Они, наконец, совпали, их разные сущности слились воедино, и уже непонятно было, почему раньше никак не получалось просто обнять, просто поцеловать, просто потискать, и Димка только этим и занимался, пока она пыталась приготовить завтрак, и Каринка, наконец, взмолилась, когда он в очередной раз посадил ее на колени:

– Ну что ты со мной делаешь? Я не могу. Зачем ты меня заводишь?

– А ты заводишься? – Он улыбался и был страшно доволен, она видела.

– Завожусь!

Каринка укусила его, и завтрак был забыт окончательно.

На вторую ночь Каринка его не оставила:

– Все, иди уже. А то я умру.

– Да выживешь как-нибудь…

– Да ты сам-то не выживешь.

– Я? Да я супермен!

– Господи, иди, супермен. Позвони, как приедешь.

– Ладно…

– Ты уронил что-то…

Она нагнулась за цветной глянцевой бумажкой, сложенной гармошкой – буклетик выставки, выпавший у него из кармана куртки. Димка дернулся было за ним – вот черт! Но Каринка уже подняла и разглядывала.