– Дим, да ты слушаешь меня или нет? Я говорю – может, ты в Иркину комнату переберешься? А то живешь, как в пенале каком!

– Мам, да ладно, я привык…

– Ну, смотри. Что-то ты такой невеселый? Что-нибудь случилось?

– Да нет, ничего не случилось. Просто все кончилось.

– Что кончилось?

– Индейское лето. Осень, мам. Осень.

Дима продолжал жить прежней жизнью: ходил в институт, сидел на лекциях, что-то записывал, не понимая ни слова, но чаще просто закрашивал ручкой клеточки в тетради. Он старательно улыбался матери, которая смотрела на него тревожным взглядом, ездил в гости к Ирке, даже ходил на какие-то тусовки и все время, каждую секунду, ждал звонка от Анны, хотя еще тогда, при прощании, знал – не позвонит.

Хуже всего было ночью, когда расправляла крылья смертельная тоска или мучило нестерпимое желание. Он начал бегать по утрам, а вечером зачастил в тренажерный зал – только так, наломавшись до мушек в глазах, он мог спать ночью. Надеясь перебить клин клином, он пытался даже заводить какие-то отношения – не получалось ничего, ни одна не могла сравниться с Анной: все девчонки казались ему какими-то глупыми, суетными, плоскими, как бумажные куколки, которыми в детстве играла Ирка. Он ощущал себя старше сверстников и словно носил в душе запечатанный сосуд с любовью и болью, от которого леденило сердце. Приближалась сессия, а он не мог себя заставить заниматься: лекции пролетели мимо ушей, конспектов не было, и если бы не мать, он бросил бы институт и ушел в армию.

Спасла его Каринка – из всех девчонок она раздражала его меньше всего. Маленькая, худенькая, черноглазая пацанка, она красила волосы в немыслимые цвета, курила не переставая и училась лучше всех на курсе, идя на красный диплом. На лекциях она сидела рядом и видела его разукрашенные в черно-белую клеточку тетрадки. Она дала ему конспекты, притащила книжки, стала звонить, проверяя, занимается ли он. Димке было смешно, как она за него взялась – будто он двоечник, а она отличница, что его подтягивает. Каринка была очень забавная, умная, простая, без этих девчоночьих штучек, которые он ненавидел, и постепенно они подружились. Она вытаскивала его на прогулки в какие-то немыслимые места Москвы, водила в кино, а по вечерам они подолгу болтали по телефону. Рядом с ней Димка словно становился другим, прежним, как будто никакого индейского лета и не бывало. Но стоило Каринке пропасть из поля зрения, как он забывал о ней и снова погружался в трясину тоски.

Однажды весной она потащила его в Крутицы – смотреть, как цветут абрикосы. Какие абрикосы в Москве? Но они и правда цвели нежным розовым цветом, и Каринка прыгала около них счастливой обезьянкой – с фотоаппаратом, а Димка снисходительно улыбался. Потом они пошли пешком неизвестно куда – Каринка любила такие походы, и на какой-то улице он вдруг увидел Анну и побежал за ней, бросив Каринку – побежал, догнал, тронул за плечо… Это была не Анна. Он извинился и сел тут же на металлическую оградку, отделявшую тротуар от проезжей части. Сел и закрыл лицо руками. Его ударило так сильно, что болело все – тело, душа, сердце, голова, все. Мучительно, невыносимо. Подошла Каринка:

– Эй, ты что? Тебе плохо?

– Мне плохо, – сказал он злобно. – Оставь меня.

Но она не оставила, а взяла за руку и куда-то потащила.

– Садись!

Он сел. Это была разноцветная скамейка на детской площадке.

– Кто это был?

– Никто. Послушай… – он говорил с трудом, через силу. – Послушай… у нас с тобой… никогда ничего… не получится. Если ты… на что-то надеешься… то зря.

– Да я особенно ни на что и не надеюсь, – сказала Каринка растерянно. – Я думала, мы друзья…

– Друзья?

– А разве нет?

Он, наконец, взглянул на нее – Каринка смотрела с участием и все еще держала его руку, зажав горячими ладошками. Он попытался вырваться, но она не пустила. И он рассказал ей все.

– Я не знаю, как жить, ты понимаешь? Забыть я не могу, а надеяться… На что мне надеяться?! Если я надеюсь, значит, я жду его смерти, ведь так? Это невозможно! Я так не могу…

– Горе. Так сильно болит?

– Да.

– Это похоже… на ломку.

– На ломку? Ты… ты что? Откуда ты знаешь про ломку?

Она вздохнула и закурила.

– Мой друг умер полгода назад от передоза. Так что про ломку я знаю все.

Димка смотрел во все глаза, слушая, как она спокойно рассказывает про своего Антона: дружили с детского сада, в школе сидели за одной партой, после школы он начал колоться, сто раз пробовал завязать, лечился, начинал колоться снова, и вот полгода назад… Полгода назад? В ноябре? И никто ничего не заподозрил! Она была все такая же, спокойная и слегка ироничная, только курить стала больше. И его собственные страдания вдруг показались такими мелкими на фоне этой беды.

Окончив институт, они продолжали созваниваться и встречаться, но реже: дела, работа – Димку взял в свою туристическую фирму Иркин муж, а Димке было в общем-то все равно – турфирма, так турфирма. Даже интересно. Каринка тоже устроилась куда-то, Димка так и не вник, что это у нее за работа – она особенно и не рассказывала: да я просто офисный планктон, неинтересно! Деньги платят, и ладно. Среди планктона у Каринки образовались какие-то приятели, на которых она жаловалась Димке – придурки! Он сам тоже время от времени встречался с какими-то одноразовыми блондинками, мучаясь от отвращения к самому себе, потому что после каждого такого «эпизода», как он про себя называл эти быстротечные связи, тоска наваливалась с новой силой.

Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы Каринка не вывихнула ногу. Она позвонила ему, и он приехал в травмопункт на другом конце Москвы, у черта на куличках. Каринка сидела в коридоре, вытянув забинтованную ногу в подвернутой брючине джинсов, и шмыгала носом. Димка выдал ей носовой платок и после нескольких неудачных попыток передвижения на трех ногах просто поднял Каринку на руки и вынес к машине.

В дом он тоже внес ее на руках и в лифте держал – она как-то подозрительно затихла, дыша ему в шею и щекоча лицо короткими разноцветными волосами. Она была легкая, как перышко, но совсем не такая худая, как ему представлялось, и обнимать ее было приятно. Совершенно неожиданно они поцеловались: сначала легко, а потом основательно, с чувством, но тут лифт остановился, Димка внес ее в квартиру и положил на кровать. Каринка таращила на него свои черные глаза, медленно моргая, а он вдруг увидел, что на животе у нее майка задралась, а джинсы съехали вниз – маленькая черная родинка чуть пониже пупка, у самого края джинсов. Она поспешно натянула майку, ужасно покраснев – Димка успел увидеть, что даже живот стал розовым.

– Ну, я пойду, да?

– Иди…

– Ты справишься?

– Конечно. Иди-иди.

Но он никуда не пошел и смотрел на нее как зачарованный. Потом сел к ней на кровать, задрал майку, нагнулся, несколько раз поцеловал родинку, дрожащими руками расстегнул молнию на ее джинсах и осторожно потащил вниз – Каринка приподнялась, помогая ему, и от этого простого движения бедер у него совершенно помутилось в голове. Он снял с нее джинсы, стараясь не сделать больно забинтованной ноге. Под джинсами оказались крошечные кружевные белоснежные трусики, чуть было не съехавшие заодно – он успел увидеть завитки темных волос, но тут она придержала трусики рукой и подтянула. «Что я делаю?» – подумал Димка и снял с нее майку. Грудь, схваченная белым кружевным лифчиком, была небольшая, но очень… выразительная, и Димка удивился.