– Ну что ж, спасибо за ужин. Я пойду.

Женечка смотрела испуганно, и он улыбнулся ей деревянной улыбкой:

– Пока, детка! Можно тебя поцеловать?

Нагнулся и поцеловал персиковую щечку – на него пахнуло котлетой, компотом и еще чем-то младенческим, свежим и сладким. Отчаяние было таким сильным, словно вместо сердца – кусок льда, от которого волны жестокого холода расходились к кончикам пальцев на руках и ногах. Анна закрыла за ним дверь и некоторое время постояла прислушиваясь: на площадке было тихо, она опять распахнула дверь – и пусто: он не стал вызывать лифт и ушел пешком.

Ну что ж, все правильно. Я же этого и хотела.

Ты действительно хотела вот этого?

Я не знаю! Зачем? Зачем его черт принес? Так было все понятно, спокойно. Никто нам не нужен! Никто. Нам с Женечкой прекрасно вдвоем. Мы справимся.

Да? А что же ты плакать собралась?

И неправда! Ничего я не собралась…

Плакать было никак нельзя. Анна пошла на кухню. Она прибралась, а потом целый вечер читала Женечке ее любимого «Айболита» – это была старая книжка, которую ей когда-то купил папа. Потом они купались, и, оборачивая мягким махровым полотенцем мокрую Женечку, Анна уже спокойно думала: все правильно. Ничего больше и не надо.

А как же… любовь? – пискнуло что-то в душе.

Любовь?

Вот она – любовь, вот оно – счастье, завернутое в желтое полотенце: родное, единственное! И пусть у этого счастья Димкины глаза – она это как-нибудь переживет.

Когда Женечка заснула, Анна долго стояла под душем, смывая с себя все печали, потом достала любимую ночнушку – смешную, с двумя пингвинами, большим и маленьким. Порывшись на книжных полках, взяла сразу три разваливающиеся книжонки – это была Устинова, романы которой она знала уже наизусть, но всегда перечитывала, когда было погано на душе, пропуская детективную линию и читая только «про любовь». Никогда раньше она не читала такой литературы, и ей было слегка стыдно, словно она делала что-то не совсем приличное – она, художница, свободная личность, самодостаточная и сильная, вдруг читает про «любовь-морковь», и она оправдывалась тем, что это все-таки детективы! Устинову Анне подсунула Наташка, большая ее поклонница.

Господи, Наташка! Что бы она делала без сестры! И без мамы, и без Людочки! Она вспомнила, как, узнав о беременности, приехала к ним и целый вечер плакала у матери на коленях, а та гладила ее по голове и приговаривала: «Ну что ты, деточка, все будет хорошо, у тебя же есть я, ты моя кровиночка, как же я тебя оставлю» А кровиночка рыдала еще пуще, вспоминая, как орала на мать и как ее ненавидела. Потом они все дружно пили чай с пастилой, сестры смотрели на нее с тревогой, а она чувствовала, что любит их всех так, что даже больно…

* * *

Первым догадался Сергей. Анну мутило с утра, потом вырвало в ванной – она-то решила, что отравилась купленным в киоске пирожком, который съела с чаем, но Сергей, внимательно на нее посмотрев, сказал:

– А ты не беременна?

– Беременна?

Анна так испугалась, что чуть не потеряла сознание – в тревоге за Сергея она потеряла счет времени и совершенно забыла про свое «индейское лето», словно уворованное у жизни. Каникулы любви. Когда же оказалось, что так и есть, просто не знала, что делать.

– Значит, это правда, – Сергей задумчиво ее разглядывал. – А я-то не верил… Кто он? Отец ребенка? Я его знаю?

Анна помотала головой.

– Ну не плачь, не плачь. Иди сюда.

Она легла рядом и ужаснулась, ощутив его болезненную худобу. От Сергея пахло болезнью, и она совсем расстроилась.

– Ну что ты плачешь, Нинья? Ты же хотела ребенка! Теперь он будет, все хорошо, не плачь, тебе вредно, не надо…

– Я хотела… от тебя.

– Да ладно! Ты просто хотела ребенка, а я… Какой из меня отец…

– Нет!

– Ну перестань! А когда ты узнаешь, кто это? Мальчик или девочка?

– Не знаю… Наверно, еще рано…

– Ты знаешь, я, пожалуй, пока перестану помирать.

– Что ты говоришь?

– У меня теперь есть цель в жизни – я же должен увидеть твоего ребенка!

На следующий день Сергей встал. Анна смотрела с тревогой, как он, пошатываясь, бредет по коридору. На кухне он сел, задыхаясь, и сказал:

– Кофе хочется…

Это ремиссия, сказал врач. Так бывает, но вы не обольщайтесь. Они и не обольщались. Неожиданно Сергей развил бурную деятельность: вызвал Севку, потом брата, тот привел какого-то типа в элегантном черном костюме, похожего на гробовщика, и Анна встревожилась. Но «гробовщик» оказался адвокатом, Анне пришлось подписывать какие-то документы, а потом Сергей позвал ее и вручил бумагу с гербовой печатью.

– Что это?

– Посмотри.

Это было свидетельство о разводе. Анна молча взглянула на Сергея и ушла на кухню. Что же это такое? Значит, так просто было развестись? Он даже не выходил из дома! Почему он не мог сделать это раньше?

– Послушай, я все понимаю! – Сергей пришел за ней. – Конечно, я давно должен был это сделать, но она… она не хотела, а мне было лень заниматься всякими судами.

– А что ж теперь захотела?

– А теперь я умираю.

– Сережа!

– Когда она узнала, что я собираюсь вернуться в семью и ей придется ухаживать за больным мужем, она тут же подписала все бумаги.

– Господи…

– Еще я купил тебе квартиру.

– Что ты сделал?

– Купил квартиру. Я сначала думал эту, но она очень дорогая, а деньги будут нужны – тебе, ребенку. Поэтому я купил маленькую, подешевле. Там сейчас ремонт. Ты можешь съездить с Севкой, он покажет.

Анна смотрела на него во все глаза, чувствуя подступающую обиду: ну почему, почему ты не сделал все это раньше? Почему? Все сложилось бы совсем не так! И ребенок… Ребенок мог быть твоим!

– Я знаю, – сказал он печально. – Я все знаю. Прости меня, Нинья. Если можешь.

Она простила – а что ей еще оставалось делать! Через две недели они поженились, и у нее даже были белое платье и фата, собственноручно сооруженные из старой тюлевой занавески, и никто даже не догадался, что из занавески. Наташка была свидетельницей, Севка – свидетелем, мать рыдала, черный смокинг висел на Сергее, как на вешалке, и, когда они вернулись домой, он сразу лег, а брат сунул ей конверт с деньгами, которых было неожиданно много, и поцеловал ее в лоб: спасибо тебе за Сережу!

Из роддома ее тоже забирал Севка, и когда ехали домой, спросил:

– А ты выбрала имя?

– Еще нет, никак не могу на чем-то остановиться. Мне нравится Катя, а еще Даша…

– У Сережи мама была Евгения. Он ее очень любил.