Незаметно подкрался вечер.

На вечернюю молитву Михайло, Алена и Петруша прошли в церковь Святой Великомученицы Варвары. Служба длилась около часу, и молились люди истово. Алена не переставала удивляться такому скоплению людей, изяществу и богатству православного храма, хотя была здесь не впервые. Рядом молились и Герасим с Марфой. Когда вышли из храма, на душе было светло, а вот на улице заметно потемнело. Дул слабый, теплый еще ветерок, гнал по мостовой опавшие листья, шелестели ветвями молодые березы. Люди расходились по домам, трапезничать и спать. Русский люд ложился спать рано. Может, оттого и бегали по Москве тысячи малышей – ночь дана не только для отдыха.

– Хорошо-то как, – проговорила Алена.

Михайло перекрестился на храм, кивнул:

– Хорошо и светло. Но что-то я Герасима с женой не вижу.

– Видать, к себе подались.

Когда вернулись на подворье, Герасим оказался там. Он знал о вечерней встрече Бордака в Кремле, но ни во что не вмешивался, заканчивая дела, начатые днем. А на подворье, в хозяйстве их всегда не счесть.

Алена выставила трапезу. Курицу с бульоном, рыбу, хлеб и квас.

Потрапезничав, Бордак вышел во двор. К нему тут же подошел Герасим, спросил:

– Я тебе еще нужон, Михайло? На подворье порядок, скотину напоил, накормил.

– Благодарствую, ступай домой.

– Тебе до Кремля идтить, а как не возвернешься до утра? Невеста твоя, еще не привыкшая к жизни городской, бояться будет. И хотя никакой угрозы нету, да и стража службу блюдет крепче прежнего, а все одно боязно ей.

– Не сидеть же тебе на подворье, покуда я не возвернусь?

– Пошто нет? Похарчевничаем с Марфой, и приду, тут во дворе и дождусь.

– Свою супружницу дома одну оставишь?

– Ей что? Она привыкшая.

– Чегой-то ты темнишь, Герасим, – пристально посмотрел на помощника Бордак.

– То на улице темнеет, а я что? Я помочь желаю. Алена такая боязливая и теряется, коли кто чужой объявится. Даже обычный прохожий, интересующийся, как пройти к нужному дому.

– Нет, Герасим, твой интерес в другом, – покачал головой Михайло.

– В чем же? – умело изобразил недоумение работник.

– В том, что ведать желаешь, пошто это меня к себе сам государь зовет.

– Так то ведомо. Ответ держать, что в Крыму было.

– Э-э, нет, для того есть приказ посольский. Но ладно, приходи, а то Алене с Петрушей действительно неуютно и страшновато будет.

– Добро. Тока перекушу и приду.

Герасим пошел к себе, Бордак зашел в дом.

Посреди большой комнаты, прижав руки к груди, стояла Алена. На лавке новые штаны, рубаха, чистый кафтан, рядом сапоги.

– Приготовила все, Аленушка? – улыбнулся Михайло.

– Да. Как же иначе? Тебе же не куда-нибудь, а к самому царю Ивану Васильевичу идти. Боязно мне что-то.

– Отчего? Ты у себя в своем доме, на своем подворье. И злодеев на Москве почти не осталось, опричники перевели. У тех с лихими людьми разговор скорый. К тому же Герасим подойдет.

– Да? – встрепенулась Алена. – Герасим на подворье будет? Но пошто, коли нам с сыночком беды ждать неоткуда?

– Понимаешь, Алена, на службе государевой всяко бывает. Ты постели постель, как обещалась, и жди. А не смогу возвернуться, то гонца пришлю сообщить.

– И такое может быть?

– Я же молвил, хорошая моя, на службе может быть все. Но не думаю, что ныне задержусь, или Иван Васильевич срочно отправит куда-нибудь. То обычно по утрам делается.

– Ты подарок-то крымский не забудь, – вздохнув, напомнила она.

– Хорошо, что сказала, а то совсем забыл о нем.

В малой комнате засопел Петруша. Отчего-то ныне спал беспокойно. Алена пошла к нему, убаюкивать. Бордак же переоделся, засунул за пояс саблю, с которой никогда не расставался, ножи в голенища вставлять не стал, тут ходьбы нет ничего, и место спокойное. Положив в сумку подарок крымского мурзы, он заглянул в комнатенку и прошептал:

– Я пошел.

– Храни тебя Господь! И помни, я вельми жду тебя!

– То всегда помню.

Бордак вышел во двор. Герасим к этому времени уже вернулся, сидел на скамье под березой.

Михайло поправил саблю, молвил:

– Я пошел, Герасим.

– Ступай с Богом! – Он перекрестил Бордака, закрыл за ним калитку.

Народу на набережной не было, только стража на местах в бочках разводила костры. От них и тепло, и светло.

Михайло сразу привлек внимание ближайших стражников:

– Эй, человече, откель идешь и далече ли?

– Недалече, стражник, тут рядом.

– Рядом Кремль.

– Вот туда и иду, желаешь ведать, по какому делу?

– Не-е, то не мое дело, а откель путь держишь?

– Мое подворье в саженях пятидесяти отсюда, но коли и далее пытать намерен, зови начальника своего, с ним гутарить буду.

– Ступай, дальше тебя все равно остановят, там и допытаются, кто ты и пошто.

Бордак миновал пост, спустился к реке, пошел берегом. Москва-река спокойна, ветер стих совсем, гладь речная, как зеркало. Он посмотрел на небо. Звезд не видать, в воздухе свежесть. Не иначе, дождь пойдет, а то и ливень. Но то добре. Опосля крымской да степной жары гроза на Москве – благодать.

Михайло шел берегом, именно на берегу была врытая в землю арка, через которую можно было попасть в подземный переход. У арки стояли два стражника, одеты в одежу стрелецкую, но без пищалей. Одному около тридцати, второй годов на десять младше. Старший, опершись на бердыш, остановил незнакомца окриком:

– Погодь, человек, ты не заблудился, случаем?

– Нет, я ведаю, куда иду.

– И куда же?

– В Кремль!

– Куда хватил! И кто же ждет тебя в Кремле, человече?

– Видать, тебя не предупредили.

– А должны были?

– Должны. Ну, что ж, ты тут старшой, не пускать – твое право. Пойду в обрат домой. Тока потом обиду не держи, коль накажут за то, что не пустил.

– А тебя, человече, не Михайло Бордаком звать? – спохватился младший стражник.

– Куда лезешь, Гаврюха?! – гневно взглянул на него старший.

– Да я, голова моя садовая, совсем забыл, десятник же надысь приходил, как раз о Бордаке предупреждал, что опосля вечерни должен подойти, дабы пропустить его, не препятствуя. Так что, извиняй, Степан, позабыл.

– Эх, дать бы тебе в морду! – Старший, как выяснилось, некий Степан, повернулся к Бордаку: – Так ты и есть тот человек?