– Отчет по тратам я передал Афанасию Федоровичу.

– То не столь важно, – отмахнулся царь. – Важно знать, что замышляют в Константинополе и в Крыму.

– Составлю, государь. Только как передать отчет тебе?

– Завтра утром на подворье к тебе подъедет гонец из опричников, Гордеем зовут. Узнаешь по левой руке, у него нет большого пальца, четырехпалый он. Ему и вручишь. От него же получишь мошну со ста рублями.

– Сто рублей? Я не ослышался, государь?

В те времена это были огромные деньги.

– Не ослышался, ты сэкономил на выкупе невольников гораздо больше. Положенное жалованье ведаешь, где получить.

– Ведаю, благодарствую, государь!

Иван Васильевич распахнул ворот отделанной златом и серебром рубахи:

– Душно тут, не то что в Александровской слободе и даже в опричном дворе. Дух измены давит тут. Не удивился, что принял тебя в Кремле, а не на дворе за Неглинной?

– Не думал о том, государь.

– Потому как треба быть и здесь. Везде треба быть, коли государством правишь. Но все, передашь отчет, подумаю, что делать, а что – нет. Ты покуда из Москвы не выезжай. Возможно, позову. А позвать могу в любое время. И теперь гонец к тебе один – четырехпалый Гордей. Спасибо за службу верную, прощевай покуда.

Царь встал, поднялся и Бордак. Правитель земли руской быстрым уверенным шагом двинулся к тропе и исчез на ней.

Михайло достал платок, вытер выступивший на лбу пот. Глянул на скамью – подарок мурзы остался на ней. Но ништо, подберут. Он пошел к внутреннему двору, где его ожидал десятник Копарь.

Завидев Бордака, двинулся навстречу и, приблизившись, спросил:

– Все?

– Все, – кивнул Михайло.

– Не сказать, чтобы скорым разговор был.

– Тебе-то до этого какое дело?

– Никакого. Держи свою саблю. Идем к башне.

– Погодь! Там, – указал Михайло в сторону тайного дворика, – государь оставил подарок крымского мурзы. Может, с умыслом, может, забыл. Надо бы забрать.

– Не беспокойся, заберет кто надо.

Они прошли к башне, затем подземным ходом к реке. Пошел дождь, поэтому стражники хоронились в арке.

Михайло же, напротив, не стал прятаться, подставил под упругие, холодные капли горячее лицо и воскликнул:

– Хорошо! – после чего двинулся к своему дому.

Калитка была открыта. Он зашел внутрь. Во дворе Герасим и… Алена.

– Михайло! Я так рада, – бросилась она к нему.

– Ты, Аленушка, словно с войны встречаешь, а я всего лишь в Кремле был.

– Ну нет никакого сладу с твоей невестой, Михайло, – проворчал Герасим. – Как ушел, она тут же во двор. Домой заходила тока сына проведать. Ждала дюже.

– Тебе пора к себе, Герасим. Спасибо, что побыл тут в мое отсутствие, завтра о делах поговорим.

– Добро. Покойной вам ночи, молодые! – усмехнулся Герасим и покинул подворье Бордака.

Михайло с Аленой зашли в дом, прошли в опочивальню. Там на сдвоенных широких лавках лежала взбитая перина, поверх простыни легкое стеганое одеяло, две подушки.

– Вот, постелила, как и договорились, на двоих, – смущенно сказала Алена.

– Аленушка! – Бордак крепче, чем во дворе, обнял ее. Кровь ударила ему в голову, и он повалил Алену на постель…

Миловались долго, уснули ближе к рассвету.

А утром Бордак проснулся один. Алена уже хлопотала по хозяйству.

Михайло поднялся, помолился на образа.

Необыкновенную легкость в теле испытывал он и огромную нежность к той, которая подарила ему эту волшебную ночь, подарила себя.

После утренней молитвы и трапезы на подворье пришли Герасим и Марфа.

Женщины уединились в доме, мужчины остались во дворе.

– Треба, Михайло, зерно закупить, покуда цена хорошая держится, – присев на скамью, заговорил Герасим. – Да и вообще припасы, осень-то пройдет быстро, зима холодами лютыми налетит, провизию купить трудно станет. Переметет тракты, встанет торговля.

– Вот и займись этим.

– Деньга нужна.

– Деньгу дам, сколь надо, ты проехай по торговцам, приценись, закажи что треба, с оплатой задержки не будет.

– Может, вместе, Михайло? А то закажу али выберу что не то.

– Первый год, что ли?

– Ране только для тебя, да и то в количестве малом. Ныне же у тебя семья.

– Да, семья, – улыбнулся Бордак. – Ты ведаешь, Герасим, у меня была семья, и я любил ее, но… наши отношения с Аленой – это совсем другое. Я… не нахожу слов.

– И не надо, Михайло. Коли любишь, то слова излишни.

– Да.

– Ну, я поехал?

– Езжай.

Герасим уехал. Бордак, составив отчет, ждал гонца царя, но тот не появился. Ни в этот день, ни во вторник, ни в среду. Отчет же забрал тот вельможа, что провожал на потайной дворик.

И только в четверг, когда Михайло с Аленой в тени березы обсуждали сроки помолвки, а Герасим по обыкновению занимался хозяйством, к воротам подъехал всадник.

Первым его увидел работник и тут же крикнул Бордаку:

– Похоже, к нам опричник!

Гонец постучал плетью по воротам, и Герасим открыл калитку:

– Чего тебе, добрый человек?

– Ты боярин Бордак?

– Боярин? Бордак? Нет, я его работник.

– Кликни боярина, коли дома.

– Да какой боярин? Бордак – служивый человек, это да, но не вельможа.

Из-за спины Герасима вышел Михайло:

– Погодь, Герасим, приветствую тебя, воин! – и бросил взгляд на его левую руку. Большого пальца не было. – Гордей?

– Он самый.

– Заезжай!

Бордак кивнул Герасиму, тот открыл створку ворот.

Царский гонец завел во двор породистого молодого коня, спрыгнул с него. Осмотрелся. Потом глянул на Герасима и коротко бросил:

– Уйди, ты лишний!

Герасим отошел к конюшне в некотором недоумении.

Бордак указал на скамью:

– Присядь воин. Квасу хочешь?

– Выпью, нынче душно после дождя.

Марфа принесла квасу. Гонец выпил, вернул кружку и заговорил:

– Теперь слушай, боярин. Государь смотрел твой отчет и повелел тебе встретиться с княжичем Василием Игнатьевичем Парфеновым.

– Погодь, воин, это не сын ли известного и знатного князя Игната Ивановича, государю и трону верой и правдой служившего?