– Его сын.

– А что сам Игнат Иванович? Давненько его на Москве не было видно.

– Он все боле в вотчине своей. Тут княжич на подворье проживает. Подворье Парфеновых ведаешь где?

– Ведаю, недалеко отсюда. Но пошто с княжичем встречаться?

– То повеление государя. Княжич все объяснит.

– Что по отчету решил государь, окромя этой встречи ведаешь?

– То не мое дело.

– Понятно. Когда мне треба встретиться с Василием Игнатьевичем?

– Ныне.

– Прямо сейчас, после полудня или вечером?

– Княжич все время дома. Когда поедешь, тогда поедешь. И еще… – Гонец достал свиток. – Это тебе документ, закрепляющий за тобой чин боярина, а тако же учреждающий, какую вотчину ты получаешь по чину. Там же царская охранная грамота. Что это такое, ты ведаешь хорошо.

– Ведаю.

– И вот это, – протянул Бордаку мошну гонец. – Здесь сто рублей. Считай, дабы опосля кривотолков не было.

– Я верю тебе!

– Считай, боярин!

– А я смотрю, ты не из простолюдинов будешь?

– Мой отец – стрелецкий сотник, из служивых, дворянин.

– То заметно.

– Ты деньгу считай, боярин.

Бордаку пришлось идти в дом, чтобы пересчитать обозначенную государем сумму.

– Все верно. Посчитал, – сказал он, вернувшись к гонцу.

– То добре.

– Ты сейчас на опричный двор?

– А что? Тебе до этого какое дело?

– Коли на двор, то поедешь мимо подворья Парфеновых, предупредил бы княжича, что опосля обеденной молитвы и трапезы приеду.

– Предупрежу.

– Благодарствую.

– Не на чем.

Опричник поднялся, бросил строгий взгляд по сторонам, отвязал коня. Герасим тут же кинулся открывать створку ворот, и он уехал.

– Ух, напужал ратник опричный, – закрыв ворота, вытер пот со лба Герасим.

– Да, вид у него грозный. Но так и должно быть. Наводить страх на лиходеев и изменников государевых.

– Так-то оно так, но как бы невинных не сделали изменниками.

– Государь мудр, того не допустит. А тех, кто супротив Руси идет, не жалко.

– Послухай, Михайло, а чего это опричник спросил, я ли боярин Бордак?

– Он не знает меня.

– Я не о том. Пошто боярин?

– По то, Герасим, что царь пожаловал меня чином боярина, – улыбнулся Бордак.

– Да ты что?!

– На, гляди грамоту.

Герасим умел читать, прочитав, воскликнул:

– Ну и дела! Теперь у тебя и вотчина своя будет?

– Уже все есть, что должно боярину.

– А Алена, значится, опосля свадьбы боярыней станет?

– Да.

– Ну, тогда я твой первый холоп.

– Ты – мой друг.

– Э-э, Михайло, у бояр друзья среди своих, равных по положению.

– Так это у других, у меня по-своему.

– Алена-то ведает?

– Покуда нет.

– Обрадуется.

– Боюсь, как бы не напротив.

– С чего бы так?

– С того, что она женщина скромная, из крестьян, привыкла работать. Мыслю, поначалу опечалится, станет гутарить, что не ровня мне.

– Нашел о чем горевать. Хотя, конечно, посмотришь на жен боярских, Алена на них не похожа, но то тока поначалу. Свыкнется и возрадуется.

– Хорошо бы. Ну а ты ключником теперь будешь, что оформим, как треба.

– И что? Деньгу платить будешь?

– Как все.

– Глядишь, Михайло, так ты ближайшим вельможей к государю станешь. Во главе боярской Думы будешь.

– Э, куда хватил. Мне то не треба, мне треба обычное человеческое счастье.

– Одно другому не мешает.

– Ладно, что там у нас по делам хозяйским?

– Все сделал, с торговым людом гутарил, договорился о ценах невысоких. На днях завозить припасы, дрова начнем, тока деньга нужна, платить.

– Сколько?

– Двадцать рублей, боярин, – вздохнул Герасим.

– Не называй меня боярином наедине и при своих, зови, как и прежде.

– Так не по чину.

– Я вот сейчас дам тебе в лоб, по чину будет.

– Так по чину.

Михайло и Герасим рассмеялись.

В полдень, помолившись, сели трапезничать.

После трапезы Бордак вышел с Аленой и Петрушей во двор. Там и поведал невесте о милости царя. Он оказался прав. Алена поначалу испугалась, даже заплакала, говорила, что теперь она и Петруша могут быть только холопами Михайло. Однако Бордак сумел успокоить и переубедить женщину. Но радости на ее лице не увидел.

– Ничто, Алена, привыкнешь. Вот свадьбу сыграем, станешь боярыней.

– Я не смогу.

– А что мочь-то, Алена? Это же чин. Никто не заставляет заводить знакомства с другими вельможами, их женами. Как живем, так и будем жить. Побогаче только, но разве это худо?

– Ой, Михайло, и не знаю. Лучше бы все по-старому было.

– Все будет так, как захочешь ты. Мне сейчас отъехать треба.

– Далече?

– Нет, тут рядом, можно было бы и пешком пройтись, да треба на коне.

– Оттого, что ты теперь боярин?

– И от этого тоже.

– Но не надолго?

– Не надолго, – приобнял Михайло невесту и тут же добавил: – Ныне, а после – не ведаю.

– Можешь опять в Крым проклятый поехать?

– То, как государь решит.

– Господи, а я одна останусь?!

– При хозяйстве и с сыном. Под охраной Герасима. Позже еще людей наберем. Хозяйство расширять будем, чтобы Петруше, как вырастет, было чем заниматься, дабы жить достойно.

Алена прижалась к Бордаку.

– Я, как во сне. И… просыпаться не хочется. Уж и не знаю ныне, проклинать мне Крым, Кафу или благодарить. Ведь там встретила тебя. А еще мне стыдно, Михайло.

– Стыдно? За что? – удивился Бордак.

– За то, что памяти мужа убиенного изменяю. Тяготит то меня.

– Убиенных след поминать и молиться о спасении их душ, но жить треба с живыми. И в том, что ты со мной, ничего постыдного нет. Сходи в церковь, погутарь со священником, он боле нас, мирян, ведает, как жить праведно. Поможет обрести покой.

– Схожу, пожалуй. А может, вместе?