– Прекрасно. С вашего позволения, я так и сделаю. Если же мистера Тимоти нет дома, можно оставить карточку на обратном пути?

– Карточку?

– Ну, записку на клочке бумаги.

Миссис Макджилликади кивнула, словно королева, принимающая в Виндзоре какого-нибудь именитого лорда.

Дверь за ней захлопнулась, и мы начали подниматься по лестнице.

– Крошка Тим, – прошипела я в полумраке. – Он присутствовал на том роковом спиритическом сеансе. Ты думаешь, он свидетель… или подозреваемый?

– Я пока не знаю, что и думать, Нелл, и лишь надеюсь, что мистер Флинн дома. Нельзя тратить зря время.

Цифра «девять» на двери перевернулась на разболтавшемся медном шурупе и скорее походила на шестерку.

Ирен сделала такой глубокий вдох, словно готовилась запеть арию, и резко постучала костяшками пальцев.

Через полминуты дверная ручка повернулась.

Перед моими глазами открылась дверь в таинственное прошлое, где таились темные секреты. (А через много лет дошло и до убийства.) Что общего у Ирен, примадонны Императорской оперы в Варшаве, с маленькими барабанщиками, ставшими продавцами на улицах Нью-Йорка? Возможно, скоро я узнаю куда больше, чем мне бы хотелось.

На пороге стояла долговязая фигура, на которую падал свет из окна.

Еще недавно я бы усомнилась, прилично ли двум женщинам войти в комнату незнакомого мужчины. Теперь мною владело только пламенное желание узнать то, что знает он, а приличия… могут катиться ко всем чертям!

Я вошла следом за Ирен, и наши юбки зашуршали змеями по голому полу, на котором не было ковра.

Комната оказалась скромной, но уютной. Меня удивили салфеточки на спинке и подлокотниках кресла. Лоскутный коврик, на который ушло несколько недель женского труда, лежал перед маленьким камином. На стенах висели фотографии и плакаты. На бюро стояли кабинетные портреты мужчины и женщины, одетых по моде середины столетия.

Как странно обнаружить такой островок семейной идиллии в этом огромном городе!

– Тим! – воскликнула Ирен, от удивления назвав хозяина по имени.

Он тоже был удивлен.

– Уже двадцать лет меня называют не иначе, как Тимоти. – Молодой человек (ему не было и тридцати), прищурившись, смотрел на Ирен. Именно так коллекционер изучает с помощью лупы ценную марку. – Неужели… маленькая Рина? Маленькая Рина-балерина? На пуантах с трех лет?

Он распростер объятия, Ирен тоже. Примадонна вдруг словно выросла на три дюйма, поднявшись на кончиках пальцев.

– Боже мой, ты вернулась! Рина-балерина!

– Мерлинда-русалка.

– И такая певица! Я никогда не забуду, как мы пели дуэтом «Клементину»[35]. Ты была в шляпе с полями и в огромных ботинках. «Когда-то в каньоне…»

– «Он золото мыл…»

– «И было ему сорок лет…»

– «А дочь Клементиной звалась», – закончила Ирен в полный голос, как подобает примадонне, так что задребезжали оконные стекла.

Бывший Крошка Тим закружил мою подругу, напевая: «Большие ботинки моей Клементинки».

– «О моя дорогая, – завели дуэтом припев контральто и тенор. – О моя дорогая Клементина, ты уехала навсегда».

Я вдруг представила их маленькими детьми, исполняющими глуповатый текст, и не смогла сдержать смеха, пусть и несколько истерического.

Бывший Крошка Тим мигом повернулся ко мне:

– Публика нас обожала. Все хохотали, аплодировали и бросали букеты чайных роз. А потом я садился за барабан и наяривал изо всех сил, а она танцевала джигу. Сколько же нам было? Три и шесть.

И тут до меня дошло:

– Вы оба пели, чтобы заработать себе на ужин. Такие малютки! Да это же настоящая эксплуатация детей!

Крошка Тим набросился на меня, словно великан из сказки, смеющийся великан, и закружил так же, как Ирен.

– Театральный люд – сказочный народец, разве вы этого не знаете, мисс? – сказал он или, вернее, пропел. – Начинает рано и быстро увядает. Волшебство.

Он отпустил мои руки, затянутые в перчатки, и я немного постояла, выжидая, когда перестанет кружиться голова.

– Я больше не маленький барабанщик, – закончил он, пожав плечами.

– Но ты все еще обитаешь здесь, где жили мы все, – растроганно заметила Ирен.

– Это ты правильно сказала: «жили». – Он сел в кресло и откинул напомаженную голову на салфеточку. – Никогда не забуду радостного волнения сцены, когда тебе, совсем юнцу, аплодирует весь зал. Но те дни быстро миновали. Человек должен каждый день зарабатывать себе на хлеб, и я не исключение.

– Значит, никто из тех, кого мы знали, больше здесь не живет? – спросила Ирен, следуя за ним к креслу.

Тим сразу же посерьезнел. Артистическая маска слетела, а под ней обнаружился печальный человек.

– Теперь уже нет: Софи умерла.

– Софи? Я помню ее! – Тим понятия не имел, что́ это значило для Ирен. – Софи здесь жила еще недавно? И только что умерла? – Голос Ирен стал мягким и тихим, как в те мгновения, когда она была глубоко тронута. – И я ее не застала, чуть-чуть опоздав? – У нее был жалобный тон, как у обиженного ребенка.

Флинн кивнул и снова откинулся на подголовник, словно отдыхая после бурной экскурсии в прошлое.

У вундеркиндов горькая участь, подумала я: их лучшие дни быстро заканчиваются.

– Софи, – повторяла Ирен. – Умерла совсем недавно.

– Странная смерть. – Тимоти покачал головой, все еще с закрытыми глазами. – Во время спиритического сеанса. Я там был, да поможет мне Бог.

– Софи! – Ирен взглянула на меня, словно надеясь, что хотя бы я не поверю. Но она-то знала, что это правда. – Та погибшая ясновидящая, о которой мы слышали… это была Софи?

Новость потрясла ее.

А меня потрясла реакция Ирен.

Кто же такая эта Софи и кем она была для Ирен – или для маленькой Рины-балерины?

«Несгораемые», которые всегда фигурировали в афишах магов или чревовещателей, порой появлялись на спиритических сеансах.

Рикки Лей. Ученые свиньи и огнеупорные женщины

– Кем была Софи?

– Несгораемой женщиной, – сказала мне Ирен в кэбе, когда мы возвращались в наш отель.

У нее самой с огнем обстояло не так хорошо: ей пришлось несколько раз чиркнуть спичкой. Наконец она закурила, и вскоре уютный салон заполнился дымом и серой, которых хватило бы, чтобы дьявол мог незаметно исчезнуть в люке в полу сцены, который еще называют «ящик вампира».