– В сени зайди – не девочка я на холоду лясы точить, – произнесла она и отступила в сторону. – И дверь не расхлебянивай! Не лето!

Я прошла в сени, где горела слабая, по моим впечатлениям даже меньше сорока ватт, лампочка. Дальше меня не пригласили, да мне не очень и хотелось – запах там стоял такой, что дышать невозможно. И это в проветриваемых сенях! Как же тогда воняло в самом доме? Нет! Лучше не представлять.

– Был такой. Именно, как ты описала. Как представился, я даже запоминать не стала, потому что врал он как сивый мерин, а я людей насквозь вижу. Расспрашивал об отце моем и брате Ваньке, царствие им небесное. Очень огорчился, узнав, что братишка уже давно умер. Про отца, оказывается, он знал, что ушел он от нас, спрашивал, как его найти. Только помер папка к тому времени уже. Баба его мне сообщила. Ездила я в Пензу, надеялась, что отец мне хоть что-то оставил, а у него, оказывается, ничего и не было – он у бабы своей новой жил.

– А у них, случайно, не было общих детей? – затаив дыхание, спросила я.

– Был! Прижил его папка с этой бабой и даже усыновил. Видела я этого Матвея. В нашу породу пошел, в кузьминскую.

– То есть он похож на Федора Павловича? – уточнила я.

– Так я же сказала – в кузьминскую, – поджав губы, ответила она. – На кого же еще ему быть похожим, как не на отца? Если адрес нужен, то еще тысяча.

– А тому мужчине вы его дали? – поинтересовалась я.

– Письмо не отдала, а адрес продиктовала.

– А он, случайно, не на улице Горького? – спросила я, потому что этот адрес дал Кирьянову его знакомый из Пензы.

– Не помню, – отрезала она.

– Хорошо, – скрипнув зубами, сказала я. – Пусть будет еще одна тысяча.

– Тогда жди, – велела старуха и скрылась в доме, но вернулась быстро и продиктовала мне адрес, который, оказывается, и так у меня был.

– Ну что? Давайте посмотрим фотографии, – предложила я. – Может быть, все же в дом пройдем? Там светлее.

– А ты думаешь, где я с ним разговаривала? А здесь и говорила! Где твои фотографии?

Я достала их из сумки и протянула ей, а пока она их смотрела, добавила к уже отложенным двум тысячам еще одну. Мария Федоровна разглядывала снимки довольно долго. Она не приближала их к лицу и не смотрела на них на расстоянии вытянутой руки, она даже очки не надела, а потом протянула мне один из них и твердо произнесла:

– Вот этот! Только тут он бритый.

Я посмотрела на фотографию, потом на нее и удивленно спросила:

– Точно он? – Старуха кивнула. – Мария Федоровна! Вы поймите: дело очень серьезное, от ваших слов очень многое зависит.

– Я уже все сказала: это точно он!

– Но ведь здесь довольно темно, как же вы его разглядели?

– А я с детства глазастая. А у него глаза необычные. Деньги сюда давай, – она протянула мне руку с оставшимися фотографиями, которые я забрала, взамен отдав три тысячи рублей.

– Мария Федоровна, посмотрите в ок-но. – Она повернулась в ту сторону. – Машину и мужчин возле нее видите? Если вы меня обманули или просто выдумали ради денег, что именно этот человек к вам приходил, эти мужчины сюда вернутся.

– Мне скоро с Богом разговаривать, а ты меня людьми пугаешь, – усмехнулась она. – Он это. А теперь пошла вон!

Я вышла из сеней и чуть не задохнулась, вдохнув чистый, морозный воздух. У меня даже голова закружилась. Постояв немного, чтобы окончательно прийти в себя, я вернулась к машине, где меня встретили вопрошающие взгляды мужчин – до произнесения вопроса вслух они не могли позволить себе унизиться.

– А я пока не знаю, верить ей или нет, – развела руками я и сказала: – А теперь нам нужно в Пензу. Вот адрес, – я вырвала из блокнота и протянула Егору листок.

Мы сели в машину и поехали. Ушаковы, по своему обыкновению, молчали, а я думала, почему Мария Федоровна выбрала именно эту фотографию? В то, что она могла рассмотреть человека в такой почти темноте, я сильно сомневалась, но почему именно эту из восьми? Ломать себе голову можно было сколько угодно, но пока не будет новой информации, дело это заведомо бесполезно и ничем, кроме головной боли, не закончится. Ложиться я уже не стала, а расслабленно сидела, смотрела в окно на мелькавшие мимо пейзажи и незаметно для себя задремала. Иногда, когда машина резко тормозила, я на миг просыпалась, а потом опять проваливалась в дремоту. Разбудили меня, когда мы уже стояли возле какого-то дома.

– Татьяна Александровна! Приехали.

Я, сидя, подвигалась, чтобы немного размяться, пошевелила затекшими ногами и вы-шла из машины. Дом был – стандартная девятиэтажка, я сверилась с адресом – мы стояли как раз возле нужного мне подъезда. Попросив мужчин подождать меня в машине, я подошла к нему и нажала кнопку домофона квартиры, где когда-то жил Федор Павлович. Довольно быстро мне ответил голос явно пожилой женщины, и я, поздоровавшись, спросила:

– Я могу поговорить с Матвеем Федоровичем?

– Нет, – кратко ответила она и повесила трубку.

Я снова нажала кнопку вызова, но безрезультатно – там явно не хотели ни с кем говорить. Пришлось идти обходным путем: я нажала сразу несколько кнопок и, когда мне ответили непонятно из какой квартиры, попросила открыть дверь, объяснив, что я пришла листовки к выборам по почтовым ящикам разложить. Раздался зуммер, и я вошла в подъезд – делов-то! Сориентировавшись, какой этаж мне нужен, я поднялась на лифте и нажала теперь уже кнопку звонка. Дверь открылась, и я увидела не просто пожилую, а потухшую женщину.

– Простите мою настойчивость, но мне действительно очень надо поговорить с Матвеем, – извиняющимся тоном произнесла я – эта женщина вызывала искреннюю жалость. – Если его нет дома, скажите мне, когда он придет. Если он переехал, то продиктуйте мне его новый адрес или дайте номер его телефона, и я сама с ним договорюсь о встрече.

– Значит, вы ничего не знаете, – почти прошептала она. – Нет больше Матвеюшки. 5 января было два года, как не стало его.

– Простите, я не знала, – растерянно пробормотала я. – Этот адрес мне дала в Денисовке Мария Федоровна, но она не сказала мне, что Матвей умер.

– А я ей не стала сообщать, – тихо объяснила женщина. – Нехороший она человек. Я думала, она отца любила, а она приехала только для того, чтобы урвать себе чего-нибудь. Она даже не спросила, где отец похоронен, где могила его. Хорошо, что Матвей дома был. Он ее отсюда в два счета наладил.

– Простите, как вас зовут? – спросила я.

– Екатерина Матвеевна. Я сына по своему отцу назвала – кто ж тогда знал, что Феденька от жены все-таки уйдет и ко мне жить приедет? Я бы тогда его Павликом назвала.

– Меня Татьяна зовут. Я издалека к вам приехала и мне очень нужно кое-что выяснить. Я понимаю, что вам больно об этом говорить, но и вы меня поймите. Скажите, Матвей, что, долго болел и умер? Или это был несчастный случай?