Но я больше не могу себе это позволить.

Матвей тем временем натягивает штаны, толстовку. Окидывает комнату быстрым воспаленным взглядом. Хватает рюкзаки, свой и мой. Оборачивается:

— Готова?

Он накидывает на меня куртку . В глаза при этом не смотрит.

— Да. Я бы хотела попить. И в туалет перед дорогой.

— Конечно. Сейчас всё решим.

Матвей сжимает мою руку, и мы идем вниз.

На первом этаже необычно тихо. Здесь вообще никого нет. Или по комнатам разошлись, или по другим корпусам.

— Что здесь произошло? — спрашиваю я, открывая бутылку с минералкой и делая несколько быстрых глотков.

— Потом расскажу. Тебе... не нужно нервничать.

— Да уж, наверное. Матвей, у меня тянет живот.

Его глаза расширяются.

— Что мне сделать?

— Не ругай меня, пожалуйста. Я не могу больше.

Дальше все как–то быстро, сквозь пелену слез и адской усталости. Мы обуваемся, Матвей заботливо меня поддерживает, пока ведет к машине.

Когда до бэхи Захара остается всего несколько метров, позади слышатся шаги. Кто–то бежит, догоняет.

Я оборачиваюсь и понимаю — Люба. Бывшая подруга сжимает свою сумку и несется к нам, запыхавшись.

— Юля! — кричит она. — Ты вещи забыла в бане! — Протягивает куртку.

Матвей забирает.

— Спасибо, — говорю я сухо. Обнимаю Матвея за шею и прошу, возможно, излишне жалостливо и наигранно: — Я хочу лечь. Быстрее.

— Пошли скорее, — торопит он.

— Можно мне с вами домой? Пожалуйста, — начинает вдруг умолять Люба. — Я зря все это натворила! Хочу попросить прощения. Я не хотела, чтобы все так вышло! Мне ужасно стыдно! У–жас–но–о, — тянет она. А потом не то поскальзывается, не то специально, но... опускается на колени.

Захар заканчивает счищать снег с машины и кричит:

— Она пьяная в хлам. Че, докинем девушку?

— Давайте докинем, — говорю я и забираюсь на заднее сиденье.

Захар помогает Любе устроиться впереди. Утрамбовав шмотки в багажник, Матвей садится рядом со мной. Захар оглядывается.

— Готовы?

— Поехали уже, — просит с надрывом Матвей.

— Тебе точно лучше? — уточняю я. — Захар, ты сможешь вести?

— Ну разок–то твоей тезке я успел засадить, — усмехается он, выжимая педаль газа. Щелкает зажигалка.

— Не кури, — просит Матвей. — Пожалуйста, брат.

— Точно. Вы ж, лузеры, залетели, — со смешком отзывается Захар. Приоткрывает окно и выкидывает сигарету. — Что делать будете? Жениться?

Люба молчит. Я принимаю полугоризонтальное положение, устраиваясь поудобнее на груди Матвея. Закрываю глаза и расслабляюсь.

Машина мягко движется по накатанной колее. Матвей обнимает меня и прижимает к себе. Вскоре становится жарко, и он помогает мне снять пуховик и укрыться им.

А дальше я лежу с закрытыми глазами и борюсь со сном. Очень хочу дождаться ответа Матвея на вопрос Захара о женитьбе. Но засыпаю, так и не получив его.

Сквозь пелену тяжелого, крепкого сна доносится возмущенный голос Захара:

— Не пойду я! Не хочу светиться.

— Кто–то должен ее оттащить домой, — назидательно лечит вполголоса Матвей. Я узнаю этот его тон «взрослого» и невольно улыбаюсь: скучала. — Давай это будешь ты.

— Она пьяная внулину. Может, и обдолбалась, я в душе не е*у чем. Если ее родители на моих выйдут, мне хана. Скажут, что я угостил.

— Как они выйдут?

— Как угодно! По фамилии.

— Я мать Любину знаю, неудобно. Забирали–то утром трезвую, нехорошо вышло. Все понять не могу, когда она успела?.. И зачем? Впрочем, ладно. Сходи, а? Юля спит, не хочу ее тревожить.

— Потревожь уж как–нибудь. Поди не рассыпется. Меня без разговоров и анализов в рехаб упекут. В прошлый раз дров нарубился в тайге, по горло хватило. Сибирская лечебка — это тебе не то, что по телику показывают. Давай, Мот, не обсуждается. Оттаскивай эту пьяную курицу, и домой баиньки.

— Хорошо, иду.

Я тру глаза и потихоньку присаживаюсь. Нехотя. На груди Матвея было отлично.

Захар вновь оборачивается.

— Доброе утро, Юля. Не хочешь подружку до дома дотащить, — без вопросительных интонаций спрашивает он. Как бы намекая на правильный положительный ответ.

— Да отведу я ее, — встревает Матвей. — Похрен.

Я озираюсь по сторонам: мы в машине у Любиного дома. Сама Люба дрыхнет на переднем сиденье, негромко похрапывая. Быстро время пролетело, меня буквально выключило. И снилось что–то хорошее.

— О, уже доехали! — восклицаю радостно.

— «Доехали!» — передразнивает Захар и отворачивается.

Пара часов сна повлияла наилучшим образом: я ощущаю прилив сил и смелости. Да и в родном городе как–то увереннее себя чувствуешь, чем в лесу.

— Насколько я знаю, — начинаю говорить, потягиваясь, — они с Матвеем встречаются. Пусть он ее и сдает родителям с рук на руки.

— Я о том же! — подхватывает Захар. — И отца у него нет, которому можно наябедничать.

Матвей закатывает глаза и саркастически бубнит:

— Как удачно с этим сложилось–то.

Я сдвигаю брови домиком и улыбаюсь черной шутке. Матвей тем временем зевает. Разминает затекшее плечо. Выбирается из машины и достает сумку из багажника. Потом открывает переднюю дверь. Будит Любашу и кое–как ведет ее в подъезд.

Я смотрю ему вслед и улыбаюсь. Он из тех, конечно, кто не бросит в беде. И у подъезда пьяную девушку тоже не оставит, как бы ни было стремно смотреть в глаза родителям.

Не хочу, чтобы Мот оправдывался перед Любиной мамой. Попадет ни за что. Не он ей в глотку вливал алкоголь. Я помню: когда настойчиво предлагают, устоять сложно. Но и Люба не впервые так напивается.

— Захар, спасибо! Ты настоящий друг! — быстро говорю я.

Напяливаю куртку и выпрыгиваю на улицу. Догоняю Матвея и иду рядом.

— Что–то случилось? — спрашивает он.

— Хочу тебе помочь, — пожимаю плечами.

Он стреляет в меня глазами. Чуть улыбается. На улице тихо–тихо, лишь треск снега под ботинками. Светать пока не начало, мы втроем шагаем под фонарями.

— А в чем подвох? — прищуривается Мот, размышляя.

— Ой, да ни в чем! Меня ее мама скорее послушает. Одно дело, когда пара приводит подругу. Другое — когда один парень. Второе всегда подозрительно. Да и у тебя лицо разбитое.

Вместе мы дотаскиваем Любу до лифта, потом до двери. Трезвоним долго. Едва ее заспанная мама появляется на пороге, я начинаю объяснять, что Люба перепила и что мы не решились оставлять ее одну за городом. Испугались, вдруг плохо станет. И это чистая правда: я бы не бросила Любу в снегу ночью, что бы она ни натворила. Никогда на свете.