Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подняли Тимофей, Петрович и Римма.
– Это не минарет, – сказал Тимофей. – Так наше воображение отображает в сознании поток изменений реальности, что и есть время. Я уже говорил об этом, а теперь уверен на сто процентов. Пятимерная квинтика объединила все пять измерений, включая четвёрку и саму пятёрку, а также сформировала время в виде струны, которую мы ощущаем как минарет или как пучок прозрачных коробов. Ведь вакуум представляет собой не только виртуальную квантовую пену ниже предела десять в минус тридцать второй степени сантиметра, но ещё и хронопену, и пену измерений. Они то разворачиваются спонтанно, то сворачиваются в пузырьки, существующие в размерах меньше десяти в минус сорок третьей степени секунды.
– Трюизм, – буркнул Валентин Сергеевич.
Тимофей не обратил на его вставку внимания.
– Но мне удалось увидеть больше. Во-первых, я оказался на «вершине» космического корабля, прилепившегося к пучку коробов.
– Корабля?! – удивился Петрович.
– Так он выглядел: геометрически совершенный конус, усеянный нишами и рёбрами, складывающимися в подобие иероглифов.
– Никакой это не корабль, – возразил Валентин Сергеевич. – Если мы говорим о развёртке структур Калаби-Яу, которые и образуют струну времени, то конус вполне может быть конифолдом, одним из фрактальных выступов на Калаби-развёртке.
– Я так и подумал сначала, – не стал спорить Тимофей. – Хотя мне показалось, что конус – искусственное сооружение. Теперь о том, где я побывал и что видел.
Рассказ длился несколько минут. Но ещё с минуту слушатели молчали, обдумывая полученную информацию.
– Поток времени в форме тоннеля? – Валентин Сергеевич скептически похмыкал. – Не слишком ли просто?
– Таково моё воображение, – пожал плечами Тимофей. – Вакуумные конфигурации пустого пространства-времени могут иметь любую форму, как и топологические мерности многообразий. Но мне доступна лишь одна – тоннель с окнами.
– По-твоему, окна – это ответвления основного потока времени…
– Предлагаю назвать их хроноперпендикулярами.
– Слишком длинно.
– Можно и короче – хроноперды, – предложил Петрович.
Женщины засмеялись.
– Красиво, – фыркнула Тамара.
– Но как ты мог разговаривать сам с собой? – воскликнула Римма. – Это же невозможно!
– Почему? Разговаривали субъекты разных временных кривых. В уравнениях Мирона Юльевича, – Тимофей посмотрел на Феофанова, – существует и вариант времениподобных структур.
– Но ты ведь не помнишь, как с тобой разговаривал второй Бодров? Если бы это было на самом деле, ты ещё до своего путешествия знал бы о контакте с самим собой. След в памяти остался?
Тимофей покопался в «базе данных». Показалось, что глубоко в психике вырос бутончик воспоминания, но не развернулся в полноценный объём, оставаясь слабой тенью дежавю и порождая сожаление.
– Мы все находились в стрессовом состоянии… след остался… очень прозрачный…
– Просто на тебя подействовало поле «мерина», – сказал Валентин Сергеевич, всегда использующий для упрощения объяснений «бритву Оккама». – Вот ты и нафантазировал.
Тимофей встретил взгляд Руны, дёрнул плечом.
– Я так не считаю.
– Имею мнение, хрен оспоришь?
– Пусть будет так.
– Хроноперд…
– Ради бога, Петрович! – поморщилась Римма.
– Хроно перпен дикуляр, – проговорил Петрович, разделив один термин на три слова. – Очуметь! Если ты прав, нам светит Нобелевка!
По лицам беседующих промелькнула улыбки.
Лишь скептически настроенный Валентин Сергеевич еле слышно пробормотал:
– Если не убьют раньше…
– Работаем. – Феофанов направился к себе. – К вечеру прошу подготовить подробные отчёты и анализ личных ощущений.
Зашумели, рассаживаясь по местам поудобнее.
Руна подошла к Тимофею, обдав его нежным запахом духов.
– Я тоже была в тоннеле.
– Метро, – улыбнулся он.
– Разница небольшая. Нам надо поговорить без свидетелей.
– Хорошо, но не раньше вечера. Можно будет поехать к Валере.
– Посмотрим. – Руна подсела к своему столу.
Бодров повернулся к монитору своего персонального компьютера, и действительность вокруг перестала существовать.
Москва, иные времена. 1 июля
К вечеру все экспериментаторы устали настолько, что после семи часов начали расходиться с серыми от переутомления лицами и красными глазами. В лаборатории остались только Феофанов и Тимофей, размышлявший, идти ли ему домой или ждать Руну, пообещавшую поговорить с ним о проблемах. Она ушла ещё после обеда и в институте больше не появлялась.
– Что сидишь? – осведомился «Эйнштейн в миниатюре», заметив, что он не один в бункере.
– Заканчиваю, – неопределённо ответил физик.
– Что?
– Расчёт радиусов развёртки.
Мирон Юльевич вышел из закутка с чашкой в руке. Прихлебнул.
– Нам уже звонили, при включении «мерина» многие в институте испытали негативные ощущения.
– Это ещё хорошо, что мощность фазовых осцилляций падает по закону кубов, а не квадратов, как гравитация.
– Всё равно пахнет жареным. Если станет известно, что такие же ощущения испытывают люди в городе, нас прикроют. Что у тебя получилось?
– Объём развёртки четвёрки оказался равным пятидесяти метрам. Пятёрка должна была занять объём радиусом в пятьсот метров. Но проверить мы не в состоянии, у нас нет датчиков на таком расстоянии. Сработали только те, что установлены на территории института.
– Это мой недосмотр, надо было поставить линию хотя бы на десяток километров. – Феофанов отхлебнул ещё, запахло мятой. – Завтра же распоряжусь.
– Боюсь, остальные запуски затронут всю планету и даже Солнечную систему.
– Шестёрка точно выйдет за атмосферу Земли. А остальные – намного дальше. Хорошо, что мы используем слаботочные программы.
– Вряд ли это имеет значение. Мы обошли порог запуска цепной реакции сильного взаимодействия, но кто-то может пойти дальше и поиграть энергиями на много порядков выше. Я только сейчас понял, каким оружием мы обладаем. Особо сильная флуктуация увеличит радиус перехода до порогового значения декомпактификации и, оказавшись на правом склоне графика, – Тимофей кивнул на экран, – инфляция покатится вниз до бесконечности.
– Не покатится, – отмахнулся Феофанов. – Упадёт до следующей седловины промежуточного ложного вакуума.
– Тем более этот эффект можно будет применить для создания оружия. Фантасты уже писали об этом. Не читали роман Сергея Снегова «Люди как боги»?