– Но это же, наверное, так тяжело. Особенно в подростковом возрасте. Сложно представить, что вы не сходите с ума. В этом есть что-то противоестественное, будто вас насильно заставляют отгородиться от части самого себя.

Йосеф покачал головой.

– Весь смысл в том, что учение должно стать главной целью, и нужно отгородиться от всего, что сделает этот процесс тяжелее. Это не всегда работает, но я никогда так полно не окунался в учебу, как в ешиве. Все прочее растворяется, есть только ты и текст. Ты становишься частью неразрывной цепи, уходящей в прошлое на тысячи и тысячи лет.

Бат-Шева посмотрела на него.

– Вы уверены, что готовы заниматься со мной? – спросила она. – Я не хочу, чтобы у вас было ощущение, будто вас к этому принудили.

– Я вам это говорил не для того, чтобы все отменить. Просто меня поразило, до чего же это необычно. В любом случае возьмите эти книги с собой. В них найдется немало вопросов.

– Спасибо! Я правда это очень ценю. – Она собрала книги. – Вы идете?

– Еще побуду немного.

Когда она ушла, Йосеф открыл Талмуд. Но вместо того чтобы сосредоточиться на словах, он смотрел вдаль, словно продолжая перебирать в голове разговор с Бат-Шевой.

Бат-Шева срезала путь через парковку, направляясь к Мими за Аялой, а Хелен Шайовиц подъезжала к синагоге, чтобы договориться о кидуше, который она спонсировала по случаю сорокалетнего юбилея свадьбы. Алвин разрешил ей разгуляться по полной, и она собиралась это сделать во что бы то ни стало. В голове роились планы: она будет подавать порционный кугель из лапши, салат из маринованных овощей, мелко нарезанную жареную курицу. Надо еще продумать, что поставить в центре стола и на какую скатерть; с цветовым решением тоже пока неясно. В прошлом году на кидуше в честь помолвки дочери миссис Леви выбрала золотой. Голубой уж очень банально. Может, фуксия добавит лоску? При виде Бат-Шевы все эти мысли моментально улетучились из головы Хелен. Она сообразила, что сегодня та должна была начать заниматься с Йосефом. Миссис Леви накануне вечером обзвонила всех и каждого, напоминая об этом и прикидывая, как все получится, а заодно пытаясь разобраться, есть ли что-то принципиально неправильное в том, что Йосеф будет частным учителем Бат-Шевы. Хелен посигналила, Бат-Шева подняла глаза и помахала рукой.

– Привет! Дайте угадаю. Вы сейчас занимались с Йосефом, – сказала Хелен, вылезая из машины.

– Да, и было замечательно. Меня очень мучило, что я никогда не смогу наверстать упущенное и не восполню этот пробел в знаниях. Но теперь мне как будто дали шанс.

Весь тот день, пока Хелен перебирала возможные цвета скатертей и салфеток, Бат-Шева продолжала пребывать в радостном возбуждении. Хелен, как и большинство детей в ее поколении, ходила в обычную школу. Ее брат днем занимался с Джейкобом Леви, дедушкой Ирвинга Леви, но вести еврейский дом она научилась от матери. И до недавних пор Хелен считала, что ей этого вполне достаточно. Но последнее время учение стало входить в моду среди женщин. Она часто слышала от дочери, что женщины в Нью-Йорке изучают и Талмуд, и Хумаш, и философию. В прошлом году на седер дочь пустилась в подробный анализ значения продуктов на тарелке для седера, и, хотя Хелен слушала внимательно, поняла далеко не все. Когда дочь закончила, Хелен пробормотала: как мило, какая эрудиция, – но на случай, если вдруг от нее ждали еще каких-то слов, поспешно извинилась и ретировалась на кухню приготовить горькие травы и соленую воду.

А теперь Хелен спрашивала себя: уже слишком поздно или у нее, как и у Бат-Шевы, еще есть шанс наверстать? Она вполне могла представить, что начнет учиться, а то и съездит на пару недель в Нью-Йорк и походит на занятия вместе с дочерью. Подтянет иврит, научится разбирать комментарии, может, даже замахнется на Талмуд. Она попробовала вообразить это – Хелен Шайовиц, ученица. И рассмеялась. Ей шестьдесят один. Неужто такое еще возможно?

На следующий день Бат-Шева пришла на занятия с Йосефом заранее. Мы видели, как она забежала к Леанне Цукерман, у которой на несколько часов оставила Аялу, и помчалась дальше в синагогу. Когда появился Йосеф, она уже была готова начать.

– Видите, я же обещала, что буду вовремя, – сказала она.

– Теперь мне придется последить, чтобы самому не опаздывать, – ответил Йосеф, но только ради нее: он никогда не опаздывал.

– Я даже подготовилась, – сообщила Бат-Шева. – Я читала одну из ваших книг…

– Как вы быстро.

– Мне не спалось, и вместо того чтобы, лежа в кровати, предаваться бездумным мечтам, я решила встать и почитать. Невероятно, как тут тихо ночами. В Нью-Йорке так не бывает. Есть в этом что-то, когда читаешь, а за окном кромешная тьма и полнейшая тишина.

– Да, знаю. Иногда я читаю и совершенно забываюсь, не успеваю опомниться, как уже глубокая ночь.

Они улыбнулись друг дружке, и Йосефа как будто впервые отпустило.

– В общем, я почитала книгу о раскаянии. И подумала, что имеет смысл начать с нее, поскольку в следующем месяце у нас праздники, и меня потрясло, что всегда можно покаяться и начать все заново.

– Да, понимаю. В этом идея Дней трепета. Они напоминают о том, что Всевышний дарует нам возможность измениться.

– И вот я как раз задумалась: даже если Всевышний прощает тебе грехи, способен ли человек изменить себя? Действительно ли тшува[10] может сотворить такое?

– Есть два вида тшувы. Один – это раскаяние в деяниях, которые касаются только тебя и Всевышнего, а второй – в поступках, которые касаются тебя и других людей. И за них, чтобы Всевышний простил тебя, нужно сначала просить прощения у человека, которому ты причинил зло. Но зато если ты это сделаешь, то как бы начинаешь все с чистого листа. Неслучайно приводится сравнение с разбитой вазой. В жизни можно склеить ее обратно, но, если присмотреться, всегда будут видны трещины. С тшувой все иначе. Можно все так исправить, что не останется и следа.

– И вы правда в это верите?

– Да. Было бы совсем печально, не имей мы возможности загладить что-то в прошлом. Это означало бы, что мы обречены оставаться тем, кем были, и не в силах этого изменить, что бы ни делали.

Бат-Шева улыбнулась.

– Мне нравится эта мысль. Благодаря ей я вижу, что иудаизм действительно понимает: люди могут меняться. И, значит, всегда есть надежда, что в будущем что-то может стать лучше, чем сейчас.

Они продолжали говорить, но спустя час в бейт мидраш заглянул раввин: пора было Йосефу заниматься