это было событие! Всей общиной мы стали свидетелями того, как вершится история. Даже местная пресса проявила интерес. Газета «The Memphis Commercial Appeal» прислала репортера, и на следующий день на последней странице городских новостей появилась маленькая заметка. И хотя сюжета по телевизору так и не показали, но Эдит Шапиро (тогда еще совсем молодая женщина) заметила припаркованный через дорогу новостной трейлер Пятого канала. Директор и президент школьного совета произносили речи, но никто уже не вспомнит, о чем они говорили. Может, о том, что мы возводим наш собственный крошечный Бейт га-микдаш, место, где пребудет Всевышний, если только мы сами откроем Ему дверь; такого рода вещи всегда говорились на подобных мероприятиях. Но в тот момент это было правдой. Будущее общины было в наших руках, когда мы стояли на земле, где наши дети, внуки и правнуки будут ходить в школу. Если они не откажутся от своей религии, в этом будет заслуга школьного здания.

Когда пришел час закладывать камень, Сью Эллен Голдберг, первый президент Женской группы помощи, взялась за ржавую лопату, украшенную синими и белыми лентами. Поднажав черной лакированной лодочкой на шпильке, она вонзила лопату в грунт и извлекла горку земли. В толпе раздались аплодисменты, и Сью Эллен подняла руки над головой и послала всем воздушный поцелуй. Девять месяцев спустя школа была достроена, и еще до начала занятий в нее переехали все шестьдесят учеников.

В этом году в первый школьный день мы снова ощущали в глубине души радостный трепет. Закрывая глаза, мы вдыхали знакомый затхлый запах классов, только-только проветренных после летних каникул. Мы слышали особый тугой хруст, с которым открываются новехонькие учебники, вспоминали девственную чистоту тетрадок и свежеотточенные карандаши, ощущали дрожь волнения, когда учитель впервые зачитывает наши имена. Многие наши учителя до сих пор преподавали в школе. Миссис Каплан по-прежнему вела детский сад, рабби Блумфилд – второй класс. Те же классы с теми же деревянными стульями и партами, на которых вырезаны инициалы наших однокашников. Глядя, как наши дети заходят в эти классы, мы чувствовали себя и юными, и старыми одновременно.

Мы подоспели как раз к тому моменту, когда Бат-Шева входила в школу. Она подвела Аялу к двери класса детского сада и поцеловала в щеку. Аяла уже не была той застенчивой девочкой, что приехала несколько месяцев назад. Она вошла в комнату без криков и плача. Бат-Шева смотрела ей вслед, а потом двинулась по коридору в свой собственный класс. Прежде он служил то учительской, то классом для аудиовизуальных занятий, то кладовкой, то научной лабораторией. В дальних углах и в шкафах были свалены старая кофемашина, пара немытых чашек, сломанный слайдовый проектор, треснутые колбы, стопка запасной школьной формы и рулоны туалетной бумаги.

Но Бат-Шеву все это ничуть не смущало. Предыдущие несколько дней она провела, оттирая школьную доску, моя шкафы и отскребая парты. Они с Аялой вырезали из журналов картинки, развесили постеры с репродукциями на задней стене класса, а парты покрыли плотной бумагой. А когда Аяле надо было передохнуть, она носилась по пустым коридорам и знакомилась со своей новой школой.

О том, что ей предстоит преподавать рисование, Бат-Шева узнала за неделю до начала занятий. Мими, как и обещала, позвонила директору вечером субботы, через несколько минут после окончания шабата. Даже несмотря на то что сама Мими продвигала эту идею, все шло непросто. Рабби Фишман был не против, но оставался вопрос денег: расходные материалы и зарплата – серьезные затраты. Опасаясь, что идея будет погребена под ворохом других дел, которые необходимо разгрести до начала учебного года, Мими позвонила Рене Рейнхард, которая недавно вступила в должность президента Женской группы помощи.

– Я знаю, что Группа иногда спонсирует школьные программы, – начала Мими, – и мне кажется, нет ничего перспективнее художественной программы.

Хотя Рена была благодарна Бат-Шеве за то, что та выслушала ее признания про непростую ситуацию с мужем, слова Мими застали ее врасплох. Ей впервые сообщили об этой идее.

– Не знаю, не уверена. У нас никогда не было художественной программы, и мы вроде неплохо справлялись.

Но Мими не сдавалась. Она привела свои аргументы: детям важно быть креативными, им будет полезно отвлечься от такого количества основных предметов. В лучших частных школах города обязательно есть уроки рисования, а они и так уже довольно наших детей переманили.

– И к тому же мы совершим мицву, помогая Бат-Шеве. Она совсем одна, ей нужна наша поддержка, – добавила Мими.

Рена вспомнила, как добра была к ней Бат-Шева, когда она, не сдержавшись, расплакалась. И вот у нее появилась возможность отблагодарить, протянуть руку помощи тому, кто действительно в ней нуждался. Если Рена в конце концов разведется и переедет в другую общину, она бы хотела, чтобы кто-нибудь сделал то же самое для нее. Прежде чем распрощаться, Рена пообещала поднять вопрос на заседании исполнительного совета Женской группы помощи через два дня.

Раз идея исходила от Мими, никто не желал высказываться против. Мы безоговорочно доверяли ее мнению: никто не знал общину лучше нее, и, если уж Мими считала, что план хорош, к чему спорить? Нам начала нравиться Бат-Шева. Мы постепенно привыкали к ее странностям, стали думать, что со временем она все же вольется в здешнюю жизнь. При таком благодушном настрое план был одобрен единогласно, да так легко, будто мы решали устроить завтрак или домашнюю вечеринку. Более того, поддержка была столь внушительной, что Группа назначила Бат-Шеву преподавать еще и в начальной школе.

Первый урок Бат-Шевы был у старшеклассниц. Если насчет мальчиков и начальной школы мы были относительно спокойны, то с девочками надеялись лишь, что они хотя бы продержатся еще один год. Число учениц все время колебалось. Их бывало то двадцать, то меньше, иногда доходило до опасных пятнадцати, а вот в бо́льшую сторону – никогда. Каждый год перед началом занятий непременно случалось что-нибудь, от чего мы впадали в панику. Два года назад Шейнберги подумывали отправить Нехаму в Академию Бейс Ривки в Монси, в штате Нью-Йорк, и если бы это произошло, за ней бы поехала и Ариэлла Сассберг, а уж если бы мы потеряли их обеих, Леа Вайсберг тоже наверняка не осталась бы. И тогда в десятом классе были бы только две девочки. В конце концов, слава Всевышнему, этого не случилось, но зато мы поняли, как ненадежно положение нашей школы.

Даже когда в классе удавалось собрать достаточно девочек (пять считалось весьма приличным, десять – просто чудом), все было непросто. В этом году был