своего ресторана и, пока водитель с нашим физруком коробки разгружали, к нам с Ксюхой подошел. Поздравил и тут же ушел к директору в кабинет. На банкете я его не видела.

– Не было его, точно, я помню. Как он? Держится?

– Да, норм. Ксюху убили, мам. Тормозной шланг кто-то подрезал. Глеб Валентинович подозревал Павла Дорохова, но я его убедила, что ему незачем было убивать жену. А Голод так растерялся! Даже жалко его стало. Так-то красивый солидный мужик, а тут передо мной – просто старикан осунувшийся. Да, навалилось на него, ведь еще и няня Полина сегодня скончалась.

– Сердце не выдержало из-за смерти Ксюши?

– Да, думаю. Вот не пойму, что в нашей тихой заводи происходит? Вообще не помню, чтобы хотя бы одно преступление было совершено за то время, что живу! Умирали люди, да, но от старости или болезней… а тут валом пошло – кости, трупы… жесть, короче. Ладно, за тортом съездить? Может, в станицу? В кондитерскую?

– Думаю, не успеешь. Сосед звонил, что скоро подъедет. Я стол в беседке накрою?

– Как хочешь. Мам, ключ от сейфа у тебя?

– Да. Зачем тебе?

– Вот странно… я даже не подозревала, что в спальне Маркова был сейф… Как зачем? Я хочу посмотреть то, что осталось от моей биологической матери. Не возражаешь?

– Нет, Берта. Только почему сейчас? – Голос Аглаи дрогнул. – Может быть, когда Мутерперель уйдет?

– О… я думаю, это случится не скоро, будет сидеть до темноты, – вдруг подмигнула ей дочь.

Аглая недовольно поморщилась.

– Ты что, не заметила, как он на тебя смотрит? И взгляд такой, как у раненой собаки. Кстати, он не женат, приехал один.

– Это Рита тебе сказала? Впрочем, мне без разницы – есть у него семья или нет. Ты забыла, что он шастал по нашему участку? – перевела разговор Аглая на другую тему. – И мы с тобой так и не согласовали наши действия. Будем говорить о грязных кроссовках или нет?

– Давай по обстоятельствам. Давно он звонил, что выехал из города?

– Минут сорок прошло, вот-вот подъедет. Как думаешь, вино из погреба достать?

– Достать. И я уже проголодалась, вы-то с Мутерперелем бутербродами перекусили, пока я спала. Так что еще немного жду и ужинаю одна. И не ругайся потом, что оставляю вас вдвоем. Так ключик-то от сейфа где?

– В нижнем ящике моего комода, в старом синем кошельке. Там же и бумажка с кодом.

– Ого как сложно! И ключ, и код… Что там хозяин хранил секретного?

– Не знаю, Берта! Твой отец, видимо, все забрал, что бы там ни находилось. Сейчас в сейфе шкатулка и несколько конвертов. Можешь посмотреть все, даже взять себе, если нужно. Смысла нет прятать, тайна раскрыта! – с досадой произнесла Аглая и отвернулась. «Черт бы побрал этого Мутерпереля! Влез в мою семью своими… кроссовками! Стоп… знакомиться вчера он приходил в ботинках. Обычных черных, с тупым носом и шнуровкой. И брюки классические, светлые. Только ветровка от спортивного костюма. Странно… не во что переодеться было? Все вещи в городе остались? Тогда получается, что поздний этот визит с вишневым саженцем был не случайным. И приехал он не родительский дом навестить, а к нам зайти. Да что, черт возьми, ему от меня нужно?!» – мысленно возмутилась Аглая, уже готовая отменить этот ужин.

* * *

Федор проехал мимо дома Глеба, бросил беглый взгляд на ворота и слегка притормозил, чтобы набрать на телефоне его номер.

– Привет. Да, я у твоего дома, но зайду позже, часов в девять-десять. Надеюсь, ты в это время еще не спишь? Ну, понятно… Да, дело одно есть здесь, в поселке. Ты как сам-то, в норме? Без машины буду, само собой. До встречи.

Пока разговаривал с Глебом, пропустил поворот на дорогу к магазину. «Болван!» – мысленно обругал себя, вспоминая, где по ходу движения есть еще продовольственная точка.

…В их детстве сладости покупались в городе. В единственном поселковом магазине можно было приобрести несколько видов карамелек и на развес слипшийся от жары ком «дунькиной радости» – подушечек с начинкой из повидла. Шоколад и пирожные привозил из города отец, каждый день ездивший на работу в районную поликлинику. Но самое вкусное лакомство варили из молока, сахара, грецких орехов и меда бабушка и мама Димки. Густое варево оставляли застывать на палочке от мороженого, затем оборачивали в прозрачный целлофан и укладывали в небольшие картонные коробки. Основную часть отец Федора увозил на продажу сотрудникам больницы, там эти конфеты были нарасхват, особенно перед праздниками. Троим друзьям перепадал брак – в миске, неровными кусками. Вкуснее этих обломков самодельных конфет Федор ничего в жизни не ел. Или это потому, что они были связаны с детством? С тем счастливым детством, когда живы были родители…

Федор свою прожитую жизнь делил на четыре части: до сиротства, с тетушкой Адой, без нее до того дня, когда «умер» и после «воскрешения». Последняя часть была пока самой непродолжительной, впрочем, все будет зависеть от того, сколько ему осталось земных лет. Нет, свадьба и развод не казались ему значительными событиями, так, эпизоды, а тот день, когда словил пулю в позвоночник, стал отсчетом потусторонней жизни. Он перестал считать себя живым среди живых, он как бы выключился, вместе с потерей подвижности потеряв и себя. Он не истерил, как сосед по палате – бывший гонщик, он не изводил персонал госпиталя своими капризами, как попавший пьяным в ДТП сын чиновника, который занимал вторую палату больничного бокса. Федор только усмехался – толку от воплей и рыданий не будет, безнадежны они, без-на-деж-ны… Ори, не ори, на ноги не вскочишь и не побежишь. Могли спасти огромные деньги, ведущий его врач и не скрывал, что из всех троих только у него есть шанс. Шансик без гарантий, но… даже продажа «сталинки» тети Ады не окупит одну операцию. А нужно сделать три. И после еще много лет реабилитации.

Сейчас он знает, сколько должно было пройти лет, чтобы вновь начать жить. Двенадцать! Двенадцать гребаных лет страха, боли и ужаса, что все напрасно. И операций случилось не три, а пять. Он выучил сначала немецкий, за ним уже легко английский и иврит. Долго не давался китайский, но добил и его. А потом злился на себя – зачем?! И только последний год перед возвращением на родину робко стал мечтать о будущем.

Откуда на открытом на его имя счете в банке тогда, в две тысячи первом взялись эти деньжищи, чтобы оплатить все, Федор узнал только месяц назад. Случайно…

Федор купил