Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К своему дому Федор подъехал со стороны задних ворот, так от магазина было ближе. Поставил джип под навес и, пробираясь сквозь заросли разросшейся по всему участку ежевики, двинулся к дому.
Он только успел удивиться, что на веранде стоят стол и плетеное кресло. Дальше – жгучая боль в затылке… Федор потерял сознание не сразу, успев бросить взгляд на склонившегося над ним человека. Тот был в балаклаве, капюшон спортивной куртки скрывал волосы, но Федор увидел его глаза. Карие, слегка навыкате, с черными ресницами «стрелой». «Черт, а ты крепкий, старик!» – услышал он приглушенные плотной тканью слова. Второй удар был в висок, Федор тут же отключился.
Глава 18
– Мама, я больше голодать не намерена. Я – за стол. Присоединишься? Или мне в одиночестве жевать твои макароны? Кстати, идея поджарить их с овощами супер! Этакая паста а-ля итальяно получилась. Ты начинаешь чувствовать вкус к готовке? Или это случайность?
– Не ерничай. Ты же сама сказала, что макароны разварились, – слабо огрызнулась Аглая, вновь посмотрев на часы.
– Что ты мечешься, как гуппи в аквариуме? Ну, задержался майор, мало ли? У следователя ненормированный рабочий день. А возможно, труп свежий появился. До кучи. Все. Хватит страдать о неразделенном с мужчиной ужине, садись. Тепленькое еще все, даже макарошки, – шутливо произнесла Берта, но Аглая отрицательно помотала головой.
– Я подожду еще немного.
– Ну, жди. Как-то неприлично так опаздывать, кем бы ты ни был. Даже не ожидала, что Федор Николаевич такой невоспитанный, – пробурчала Берта. – Время к девяти! Мог бы позвонить…
– Посмотрела содержимое сейфа? – решила закрыть вопрос о поведении соседа Аглая.
– Да, положила все обратно. Судя по украшениям, моя биологическая мать тяготела к цыганщине. Безвкусица жуткая вся эта ее бижутерия, правда, кулон немного выпадает из общего табора. Довольно изящная вещица и старинная. Я бы даже сказала – антикварная. Ты видела?
– Да, это подарок твоего отца.
– Скажите какой эстет. А тебе он что-нибудь дарил?
– Дарил, Берта, много, но я все продала почти двадцать лет назад, когда совсем не было денег.
– Помню эту нищету… даже мне на лишнюю пару белых носков не было… не поверишь, я сейчас руками ничего не стираю. Ни-че-го, понимаешь? Не могу! Все, не буду портить себе аппетит, не хочешь есть – сиди, жди соседа, а я пошла в беседку. – Берта подхватила поднос с едой и направилась к выходу.
Аглая в ответ на выпад дочери промолчала. Что она могла сказать того, чего та не знала? Этот ее упрек прозвучал не впервые, поначалу Аглая пыталась даже оправдываться. Но потом поняла, что ее оправдания Берте не нужны.
…Полгода после смерти мужа она жила в долг. Добрая душа горничная Нюра, царство ей небесное, из своих скудных запасов подкармливала их с Бертой и совала мелкие купюры на хлеб и молоко. Она же почти силком заставила Аглаю посадить в лето овощи и картошку. Помогала полоть, давала советы, крутила бесконечные банки с компотами (ребенку нужны витамины!) и соленьями. Добродушная Нюра становилась очень жесткой, если вдруг Аглая пыталась отлынивать от работы. Стыдила, уговаривала и упрекала в том, что не думает о дочери. Ее сестра за это время появилась на участке только однажды. Алевтина критически осмотрела огород, сунула в руки Аглаи какой-то конверт и, процедив сквозь зубы «отдашь как сможешь», направилась к калитке. В конверте были деньги, Аглая их растянула на полгода до оформления наследства. Она рассчитывала на то, что на счетах Льва лежат приличные суммы, но действительность оказалась печальной – ей хватило лишь на то, чтобы отдать долг Алевтине. Неунывающая Нюра вновь вернула ее с небес на землю – в буквальном смысле слова: к огороду.
Если бы не та выставка народного творчества в городском доме культуры, куда Аглая забрела случайно, они с дочерью так и жили бы на пенсию Льва и на детские пособия. Потому что Аглая боялась выйти на работу…
Аглая тогда бродила между столами с выставленными на них поделками местных умельцев, пока не уткнулась в резко выделяющуюся среди остального витрину. Это был самый дальний угол зала, отгороженный к тому же двумя кадками с пальмами, люди сюда попадали, видимо, редко. По крайней мере, в тот момент Аглая остановилась у витрины одна. – «Это мои авторские куклы. Я создаю их сама», – услышала она тихий голос. Аглая посмотрела на довольно пожилую женщину, и ей вдруг сразу захотелось подойти ближе и… обнять ее. Аглая не была набожной, но свет, исходивший от женщины, посчитала божественным. Ее окружил покой, умиротворение, давно забытое чувство защищенности, словно нашла она, наконец, свое убежище. Нашла ту, что поймет и поможет забыть то, что не получается вычеркнуть из памяти. Забыть для того, чтобы вдохнуть глубоко, на выдохе выпустить всю скопившуюся горечь и страх и без всякого «а вдруг» начать жить. А рядом будет эта женщина, так пристально и с материнской болью смотревшая прямо в душу…
– Давайте знакомиться, милая. Мое имя – Серафима Наумовна Краузе. Можно просто Серафима. А вас мне как величать?
Аглая вместо ответа расплакалась. Такой встречи быть не могло! На далеком от родной Риги юге, в небольшом городке у гор, в провинциальном доме культуры!
– Аглая Краузе, – еле выговорила она сквозь слезы.
– Я не понимаю… – растерянно произнесла женщина, присаживаясь на краешек стула и указывая ей на круглый табурет.
– Мой отец – Андрис Краузе, я родилась в Риге. Но сейчас я ношу фамилию мужа – Лапина, – уже успокоившись, пояснила Аглая.
– А я никогда не была в Риге. Родилась и выросла в Москве, а замуж вышла за Александра Краузе. Мы жили в Ставрополе, а недавно перебрались сюда. И в семье мужа нет ни одного Андриса. Жаль, что мы не родственники, хотя бы и дальние. Но расскажите о себе, Аглая. Как вы оказались так далеко от Балтики?
– Тоже вышла замуж, – коротко ответила Аглая и перевела взгляд с лица женщины на витрину.
Серафима по очереди брала в руки кукол, рассказывая о каждой подробно, с любовью.
– А эту я