Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маша заскулила.
– Если бы не я и эти дурацкие пионы, ты никогда не узнала бы о ней. Я плохая! Плохая! Мне самая дорога в ад!
– Имя! – я уже не выдерживала. Если бы не повариха, обхватившая мои ноги руками, я бы уже бежала к гроту. – Назови имя! Неужели так трудно?!
– Мы звали ее Леди Пион, – всхлипнула Маша. – Она пришла к нам с охапкой пионов. Мы всем даем прозвища, стоит новому администратору переступить порог. Ты вот Красная шапочка, Лидия была Мамочкой. Та, что влюбила в себя Парадиса, а потом изменила ему с Онфером – Лиса. Она была рыжей, как Ви.
– Не заговаривай мне зубы. Ты прекрасно знаешь, как на самом деле звали женщину Ви, – я все–таки опустила голову, и накопившиеся слезы потекли по щекам.
– Мне запретили. Ви приказал не ворошить давнюю историю.
– Имя! Или я немедленно ухожу из дома. Навсегда.
Еще мгновение и я вцепилась бы в волосы поварихи. Я готова была намотать ее косу на руку и поднять с колен. Чтобы смотреть глаза в глаза. Но Маша сдалась быстрей.
– Марина. Ее звали Мариной. Ви убьет меня…
Я ее больше не слушала. Нечеловеческими усилиями высвободилась из рук поварихи и, перепрыгнув через нее, упавшую на пол, понеслась к двери. Мою маму звали Мариной!
Я летела по кладбищу. Задыхалась от быстрого бега, но остановилась только у входа в грот. Схватившись за бок, в котором почувствовала колющую боль, согнулась пополам. Завыла в голос от того, что забыла фонарь. Как я без него в темноте? Но возвращаться не захотела. Знала, что меня остановят, придумают какую–нибудь отговорку, чтобы я забыла, не пошла, не удостоверилась, что женщина, любившая Ви – та самая, что бросила меня в детстве.
Грот оказался на удивление хорошо освещенным. Снаружи выглядевший как груда камней, изнутри он являл образчик утонченной архитектуры, где имели место окна с цветными мозаичными стеклами. Пусть запыленные, но они пропускали свет. Кто–то древний превратил изящное строение в склеп, и сейчас я шла мимо надгробий, украшенных скульптурными композициями различных веков. Женщины и мужчины в нарядах своего времени. Но я не останавливалась, любопытство уступило желанию найти ту единственную могилу, возле которой цветут пионы.
Цветов оказалось много. Очень много. Если бы было больше стекла, то я назвала бы этот уголок грота оранжереей пионов. Отборных, красивых, с каплями росы на лепестках. Но не они сейчас меня волновали. В самом центре розового моря застыла скульптура из белого мрамора.
Как и во сне, я шла напролом, ломая кусты, желая подобраться к высеченной из камня женщине как можно ближе, чтобы вглядеться в ее лицо.
Говорят, это до нас мраморные статуи дошли неокрашенными. Время и неблагоприятные условия «хранения» не пощадили краску, и мы приняли за факт, что скульпторы изначально ваяли богов Олимпа бесцветными. Как же мне сейчас не хватало намека на то, каким был цвет волос у любовницы Ви.
Мне доводилось видеть, как компьютерные специалисты «оживляли» статуи древних героев. Изумляло, насколько сильно, обретая цвет, менялись каменные лица Клеопатры, Александры Македонского или Юлия Цезаря. Каким бы искусным ни был мастер, камень не в состоянии передать ни цвет глаз, ни цвет кожи. Вот и сейчас мне трудно было понять, я вижу перед собой родного человека или незнакомку. Не та прическа и не тот поворот головы, что были у мамы на фотографии.
Я с горечью осознала, что совершенно не помню, как она выглядела на самом деле. Как смеялась, каким обладала голосом, умела ли петь. Были ли у нее такие же веснушки, как у меня. Очень странно, что у шестилетней девочки совсем не сохранились воспоминания. Видимо, предательство родного человека так сильно повлияло на мое сознание, что образ стерся. Если бы папа не сжег фотографии, я бы знала о маме больше. Например, что она любила пионы.
– Это я заманил тебя в дом.
Я резко обернулась. У входа в «оранжерею» стоял ребенок. Мальчик со светлыми кудряшками в штанишках на помочах. Белая рубашечка, белые гольфы, кожаные сандалии.
– Кто ты? – выдохнула я, перебирая в уме варианты, кем мог быть голубоглазый мальчишка, основной из которых – передо мной мой сводный брат, сын Ви.
– Не выдумывай, все гораздо проще, – ребенок махнул рукой, и на его запястье блеснули золотые часы.
– Дисе?
– Почему–то решил, если явлюсь тебе в образе ребенка, ты меня не убьешь. Там скамейка, пойдем сядем, – он кивнул в сторону окна, и я, подобрав подол платья, направилась туда. Ломая пионы, сбивая с них росу.
Мальчик сел и постучал пухлой ладошкой по потемневшему дереву. Его ноги не доставали до земли, и он болтал ими как самый настоящий ребенок. Один из гольфов спустился, и это придавало образу малыша натуральность.
Прежде чем начать, Дисе вздохнул.
– Тебе никто не говорил, но контракты с администраторами я подписываю сам. Стучусь в дверь и протягиваю конверт. Светлана Сергеевна сразу поняла, кто к ней пришел. «Пора?» – спросила она, поправляя бант на блузке.
– Она всегда была модницей, – согласилась я, представляя, как зашлось сердце у Светика–Семицветика при виде Смерти. Она хваталась за бант или за кулон на шее только в том случае, если сильно волновалась. Я произнесла «была», не думая, поэтому тут же спохватилась. – Светлана Сергеевна еще жива?
Мальчик улыбнулся.
– Жива. Она сразу согласилась пойти со мной, когда узнала, что дата ее смерти отодвигается. Принялась суетливо собирать вещи. Я не мешал. Ходил по квартире, разглядывал безделушки, желая понять, какой она была в молодости, как прожила жизнь. Красивая балерина. Красивая старость. Разгуливая туда–сюда, забрел в третью комнату и только по одежде догадался, что здесь живет совсем юная девушка. Уже собрался уходить, как заметил на столике у кровати затертую фотографию.
Дисе вздохнул. Я же напряглась. Фотография мамы!
– Я сразу узнал Марину. А Светлана Сергеевна поделилась со мной, как сильно ты была обижена на бросившую тебя мать. Мне показалось несправедливым, что ребенок Марины, к которому она рвалась все время пребывания в доме, считает ее предательницей.
– Она рвалась вернуться? – я не знала, что думать. – Это Ви не пускал ее? Заморочил
