— Тогда ничего не понимаю.

— Сама не понимаю ничего, но фуфайка там, в шкафу, до сихпор валяется под моим одеялом.

Я пристально посмотрела на подругу: Люба очень меня любит,сомнений нет, и я, хоть и зла, тоже очень ее люблю. С детства крепко дружим.Пропитались друг другом насквозь, однако, на это не глядя, ясно мне то, что онашем с ней разговоре будет сегодня же…

Нет, не сегодня — со свадьбы Люба поздно домой придет.

Завтра же узнает о нашем разговоре Владимир Владимирович.Так уж устроена Люба — пугливая она, и ничего с этим не поделаешь, боится завсех: за себя, за мужа, за подруг и за их мужей, но больше всех за своих детей.Не станет Люба рисковать, как приказали ей, так и поступит.

“Даже зла за это на нее не держу, — обреченно подумала я. —Такова жизнь. Такова Люба.”

— Вот что, — строго глядя подруге в глаза, сказала я, —завтра же утром напишешь отчет о проделанной работе.

Она бестолково захлопала ресницами:

— О какой работе?

— Тебе сказали в случае чего, ну если я выйду на контакт,писать отчет?

Люба испуганно кивнула.

— Вот и напишешь что в ресторане видела меня, и все, чтоздесь было, подробно опишешь: драку, то да се, только, умоляю, не пиши одного,умоляю, забудь про фуфайку и парализованного. Надеюсь ты не говорила еще профуфайку?

Люба отрицательно помотала головой и нервно облизалапересохшие губы.

“Боже, как боится, — ужаснулась я, — полные штаны от страха.Еще бы, толпа детей. Если не так что, там не церемонятся: в два счета прикроютВалеркин бизнес — вся семья будет лапу сосать, чтобы не сказать хуже.”

Над Любой и в самом деле нависла угроза. В таких условияхмне даже стыдно было подругу просить, но ничего другого не оставалось. Скрепясердце начала ее убеждать.

— Подумай сама, — сказала я, с болью глядя в ее,переполненные страхом глаза, — наш разговор никто не слышал, следовательно профуфайку знаем только ты и я, следовательно о ней можно в отчете не поминать.

— А если тебя поймают?

— Что я, дура? Клянусь: про фуфайку не скажу и пропарализованного не скажу — невыгодно мне.

— А если пытать будут? А если бить? Тогда крайней окажусь я?А у меня дети! — плаксиво заключила Люба.

“Она права, — подумала я, — у нее дети. У меня, кстати, тожеребенок.”

Вспомнив про Саньку, я продолжила с новым энтузиазмом:

— Вот что, дорогая, может поймают, может не поймают, можетскажу, а может и не скажу, но вот если скажешь ты, тогда меня точно и поймают ипытать будут! Хоть дай клятву, что не бросишь на произвол судьбы моего Саньку,сиротиночку.

Для убедительности я всхлипнула. В глазах Любы отразилсяужас, ужас, толкнувший ее на героический поступок.

— Хорошо, — выдохнула она, — не скажу. Про фуфайку ипарализованного промолчу.

Я облегченно вздохнула: раз пообещала, точно не скажет. Впорядочности Любы не сомневалась никогда. Уж чего-чего, а этой глупости у неенавалом, сама не раз пользовалась.

— Могла же я про фуфайку и забыть, — Люба тут же началавыгораживать себя в собственных глазах. — Опять же свадьба эта, спьяну точнозабуду, мало что подписку давала. Я же не профессиональный разведчик, память-тоу меня нетренированная, мало о чем мы с тобой говорили. А-аа!

Она так закричала, что даже у меня чуть пупок не развязался.

— Я же должна о тебе сообщить! Должна сообщить! Боже! Я жеобещала! Забыла совсем!

“Да-а, Люба моя совсем не разведчик. Совсем не разведчик, ихотела бы видеть я того разведчика, который такие сложные поручения ей дал.”

Пришлось снова ее уговаривать:

— Успокойся, страху мало, выйдем сейчас из туалета, яуметнусь, а ты сообщишь. Только смотри не перепутай, не сообщи раньше, чем яуметнусь.

Люба таращила глаза и нервно лепетала:

— Да, да, сообщу, не сообщу, не сообщу, а потом сообщу.

Я схватила ее за руку и потащила к выходу. Однако нас(точнее меня) поджидал сюрприз: у самого входа в дамскую комнату Тамаркаэнергично беседовала с …

Харакири. Точнее, не беседовала, а всячески пыталась этубеседу прекратить, но Харакири впился в нее клещом и садистски требовал тысячудолларов. Ясное дело, такое требование Тамарка переживала мучительно, а потомуочень обрадовалась, увидев меня.

— Мама, — закричала она, — иди скорее сюда.

Я тут же клещом впилась в Любу (чтобы раньше времени куданадо не сообщила) и прямо с ней бросилась к Харакири.

— Артем! Почему тебя так быстро выпустили? — страшнонервничая (Люба пыталась вырваться), спросила я.

— Не знаю, взяли и выпустили, — тоже нервничая (и Тамаркапыталась вырваться), ответил он.

— Но зачем ты сюда прибежал? — возмутилась я. — За тобой жемог “хвост” притащиться.

Само собой, Харакири не подумал о “хвосте”, ему ли “хвостов”бояться? Его, непутевого, вон как быстро отпустили.

— София, я не знал, что и ты здесь, — устыдившись, принялсяоправдываться Харакири. — Знал бы, уж точно не пошел бы, ждал бы Тамару вофисе.

Услышав это, Тамарка энергично задергалась, пытаясьвырваться и убежать, но Артем держал ее крепко, так же крепко и я держала Любу,которая следовала примеру Тамарки и тоже хотела улепетнуть.

Эта Люба поломала мне все планы. Я же собиралась хорошенькопотрепать нервы подлому Женьке, раз подфартило мне с Сергеем. Этим своим новымСергеем знатно можно нервы потрепать, он просто создан для этого — Женька умербы от ревности. Э-эх!

А теперь как же быть? А тут еще и Харакири всю обеднюиспортил — неровен час эфэсбешники нагрянут и меня схватят.

— Артем, — закричала я, перекрывая Любу и Тамарку, которые,конечно же, тоже не молчали, — мне нужно срочно сматываться, но я хотела стобой поговорить.

Может со мной смотаешься?

— А зачем тебе сматываться? — удивился Артем. — Если мы досих пор еще разговариваем, значит за мной не следили.

“А ведь он прав,” — подумала я.

— Что тут происходит? — наконец заинтересовалась Тамарка. —Мама, невозможная, уже куда-то влезла опять?

— Она покушалась на президента, — неожиданно брякнула Люба.

Ничем, несчастная, не лучше меня — тоже плохо собой владеет.

Тамарка с большим подозрением посмотрела уже и на Любу исказала: