Само собой разумеется, последнее, что мне сейчас нужно, — это визит моих родителей. Для них это не что иное, как дежурство возле потенциальной самоубийцы. Точно так же, как преступник всегда остается преступником в глазах подозрительных людей, риск самоубийства — это всегда риск самоубийства, даже если ты на самом деле не пытался покончить с собой. Поэтому когда люди спрашивают, как ты себя сегодня чувствуешь, им в действительности хочется узнать, не пытался ли ты недавно покончить с собой. По этой причине я позволяю родителям приезжать ко мне и надеюсь, что они поскорее уедут.

Папа привез мне цветы из своего сада, а мама принесла корзину фруктов. Наверное, кто-то из церкви сказал ей, что фрукты полезны для самоубийц. Возможно, так и есть.

Мой отец нарушает тишину:

— Как ты сейчас себя чувствуешь, Лиза?

Я знаю, что отец заботится о моем благополучии, что он любит меня и желает мне только лучшего, но я устала от этих вопросов. Каждый из них — это игла, колющая меня во все самые уязвимые места, которым я позволила выйти на свет лишь недавно.

— Я в порядке.

Я знаю, каким будет следующий вопрос, поэтому добавляю:

— Я ходила к доктору Уилсону.

Это подбадривает маму. На ее лице появляется выражение благословенного облегчения:

— Я очень рада. Я так волновалась за тебя, — она слегка покашливает, чтобы унять трепет, который замечают все в комнате.

В такие моменты мне стыдно думать, что они лгут мне о прошлом. О несчастном случае, который произошел, когда мне было пять. Мне так повезло, что они у меня есть. Может быть, пришло время забыть прошлое и смотреть вперед, только в будущее.

— Мне очень жаль, мам. Я знаю, что вы с папой просто пытаетесь мне помочь, — голова у меня опускается. — Должно быть, я вас сильно разочаровываю.

Мама отвечает строго и твердо, поставив чашку на стол:

— Я больше никогда не хочу слышать от тебя такие слова. С того дня, как ты вошла в нашу жизнь, ты стала нашей величайшей радостью.

«С того дня, как ты вошла в нашу жизнь». Странный способ выразить свою мысль. Наверняка родная мать сказала бы что-то вроде: «С тех пор как я впервые взяла тебя на руки». Прекрати! Прекрати! Опять ты придаешь словам смысл, которого там нет. Или, как сказал Шекспир: «И существует то, чего нет».

— Правда, он отличный врач? — говорит папа с некоторой гордостью за таланты доктора Уилсона.

— С ним легко общаться, это правда, — соглашаюсь я.

— У него была частная практика в Калифорнии в 90-х годах.

Мой отец, очевидно, полагает, что практика на западном побережье Америки доказывает, какой он офигенный психиатр.

— Как думаешь, тебе помогает? — мамин голос полон такой надежды, что его больно слышать.

Я решаю сказать то, что мне будет трудно произнести, а им — услышать:

— Мы говорили о том, пыталась я покончить с собой или нет.

Ну вот. Все вскрылось. Источник неприятного запаха наконец-то найден.

Папа выглядит так, словно я ему врезала, а у мамы, бедной мамы, такой цвет лица, как будто ее сейчас стошнит.

Папа быстро приходит в себя и говорит голосом бывшего врача:

— И что, пыталась?

Я честна с родителями в первый раз в жизни:

— Я не знаю. У меня был стресс, жизнь бежала так быстро, что мне было трудно поспевать за ней. Я хотела, чтобы все — просто все — замедлилось, остановилось, но этого не происходило. Вернулись кошмарные сны и лунатизм. Я приходила на работу как зомби из «Ходячих мертвецов», — тут я устремляю на них взгляд, умоляющий о понимании. — Я хотела, чтобы это прекратилось. Прекратилось.

Мама, должно быть, чувствует, что я чуть не плачу, поэтому с любовью обнимает меня. Я вцепляюсь в нее мертвой хваткой. Вдыхаю исходящие от нее комфорт и безопасность, которых так долго не хватало в моей жизни.

— Мы любим тебя, дорогая, — шепчет она мне в волосы. — Никогда не забывай об этом. Мы любим тебя.

Папа тихо добавляет:

— Ты могла прийти к нам в любое время. Мы всегда рядом.

Я мягко высвобождаюсь из маминых рук, чтобы увидеть его лицо. На нем отпечатались все тяготы и трудности, которые он был вынужден пережить. Я встаю и иду к нему. Сажусь рядом с ним и прислоняю голову к его плечу. Он прижимает меня к себе.

— Помнишь тот раз, когда мы приехали в Лондон, тебе тогда было десять?

Я киваю головой ему в плечо.

— Мы решили поехать в универмаг «Харродс». Ты все время говорила, что тебе скучно, что ты не хочешь смотреть на одежду и панталоны старушек.

— Эдвард! — вмешивается пораженная мама.

В комнате звенит наш смех. Боже, как хорошо снова получать удовольствие от общения в нашем тесном кругу из трех человек, оттого, что мы семья. Если бы время могло остановиться, я бы хотела, чтобы это произошло именно в такой момент. Я посередине, мама и папа по обе стороны от меня. И мы улыбаемся со смешинками в глазах, наслаждаемся данной нам жизнью.

— Потом ты заблудилась, — продолжает папа, — мы оба с ума сходили. И тут объявляют, что родителей Лизы Кендал просят подойти к стойке информации.

Чего я им никогда не говорила, так это того, что меня нашли в отделе красоты, пока я рассматривала средства для макияжа. Одна из консультанток заметила, как я пробегаю пальцами по тестерам пудры для лица, а затем размазываю каждый оттенок по руке. Я так и не забыла наш разговор.

— Где твои мама и папа, красавица? — спросила она, присев, чтобы ее лицо оказалось на уровне моего. Я рот раскрыла от удивления: оно было самым совершенным, что я видела в своей недолгой жизни.

Я проигнорировала ее вопрос и указала на пудру:

— Я пытаюсь выбрать подходящий для себя цвет.

Ослепительная улыбка, которой она меня одарила, была такой же идеальной, как и все остальное на ее лице.

— Зачем тебе накладывать пудру на свою великолепную кожу?

— Из-за этого. Я хочу их прикрыть.

Я закатала рукав летнего платья и показала ей свои шрамы. Я ждала неизбежного «о, бедняжка» или «лицо со шрамом», как некоторые девочки в школе дразнили меня. Но эта богиня не произнесла ничего подобного. Она удержалась даже от прерывистого вздоха.

Улыбка на ее лице стала только шире.

— Дорогая, такая красота лежит на поверхности. А настоящая красота — внутри. И вот здесь, — она взяла мою маленькую ручку и положила ее мне на сердце.

Надо было сделать ее слова своим девизом. Повторять их себе в периоды жизненных испытаний. Так они наверняка спасли бы меня от той сильной душевной боли, терзавшей меня в те дни.

— Знаешь, почему я так гордился тобой в тот день? — слова папы возвращают меня в комнату. — Человек за стойкой информации рассказал нам, какая ты храбрая, — он нежно целует меня. — Ты всегда будешь нашей храброй маленькой девочкой.