Он заглядывает мне через плечо, пытаясь рассмотреть дом. Я подтягиваю входную дверь поближе к себе.

— Что ты здесь делаешь, Джек?

— Знаешь, что еще забавно. Сегодня я был в городе и смотрю, кто же это возвращается домой? Все верно, ты! И я подумал, может быть, Лизе будет приятна компания по дороге домой, но ты так спешила, что мне было трудно поспевать. А потом ты села не на тот поезд, и я подумал: забавно, она что, забыла, где живет? — он похож на ехидного учителя или полицейского, который поймал кого-то с поличным и наслаждается каждой секундой своего превосходства. — И наконец я догнал тебя здесь. Но у тебя, похоже, были гости, поэтому я подумал, что подожду, пока эти люди уйдут, прежде чем постучу и скажу, что ты пришла не в тот дом. Родственники? Может быть, родители? Да, точно, это, наверное, твои мама с папой.

Я начинаю жутко нервничать после его упоминания о родителях, которые за несколько минут до этого сидели в моей гостиной. Я вернулась домой только для того, чтобы они могли навестить меня. Я ни за что не могу сказать им, что на самом деле живу в съемной комнате на верхнем этаже большого старого дома. Тогда они начнут закидывать меня вопросами, желая узнать, что, черт возьми, происходит.

Я говорю Джеку полуправду:

— Ладно, это мой дом. Я сдаю его в аренду, чтобы заработать немного денег. Пара, которую ты видел, приезжала, чтобы осмотреть его и, возможно, снять. Очевидно, мне нужно где-то жить, пока я ищу арендаторов, так что я сняла комнату у вас с Мартой. В чем проблема?

Он игнорирует меня. Снова оглядывает мой дом сверху донизу и рассматривает садик перед ним. Потом поворачивается ко мне. В его голосе больше нет сарказма. В нем звучит агрессия и угроза:

— Что за игру ты затеяла, Лиза? Какой у тебя план?

Я уже немного оправилась.

— Я ничего не затевала, и у меня нет плана. Кроме того, мне не нравится, что за мной следит мой домовладелец. Уверена, это считается домогательством. Возможно, я поговорю об этом с адвокатом и послушаю, что он думает по этому поводу.

Он поднимает руку так, будто собирается положить ее мне на горло и сжать. Мне инстинктивно хочется броситься обратно в дом, чтобы защитить себя. Но я этого не делаю.

Его рука сжимается в кулак и падает.

— Думаешь, я не знаю, что ты задумала? Думаешь, я дурак? Я точно знаю, что за игру ты ведешь, и предупреждаю тебя, если ты не сдашься, не соберешь вещи и не съедешь из нашего дома, я не отвечаю за последствия, — он наклоняется так близко, что его слюна летит мне в лицо. — Понимаешь?

— Я понимаю только то, что у меня есть договор аренды, который юридически связывает нас на шесть месяцев. И сдача в аренду собственного дома не нарушает никаких пунктов договора.

Он кривит губы, а в глазах горит бешенство, как будто я полное ничтожество.

— Неужели? Позволь напомнить тебе, что есть несколько способов ошкурить кошку[4]. Ой, я сказал «кошку»? — он ударяет одной рукой по тыльной стороне другой. — Ох, какой я гадкий, это так бестактно, учитывая то, что случилось с кошкой старухи-соседки, — он тычет мне пальцем в лицо. — Я тебя предупредил.

— Ты мне угрожаешь?

Он кидает мне последний презрительный взгляд, а затем разворачивается на пятках и уходит прочь по моей садовой дорожке, захлопнув за собой калитку. Несмотря на то что я открыто бросила ему вызов, я парализована ужасом. Если я вернусь к Джеку и Марте, то кто знает, с какими еще фокусами и играми Джека я столкнусь? Я не могу понять, почему он так зол. Какая ему разница, что у меня уже есть дом? Он все равно будет получать свою арендную плату. А ему нужны деньги, если верить Марте.

Ответ очевиден. Джек что-то скрывает. Точно так же, как он скрывает то, что случилось с предыдущим жильцом в свободной комнате.

Но он не единственный, у кого есть секреты.

* * *

— Почему вы солгали, что не помогали моей семье во время того несчастного случая, который произошел со мной, когда я была маленькой девочкой? — задаю я обличающий вопрос доктору Уилсону, сидя на краю стула в его кабинете.

Я чувствую некоторый триумф, когда он перестает писать в своей чертовски раздражающей записной книжке. Мне хочется выхватить ее у него из рук и разорвать на крошечные кусочки. Он не особо обрадовался встрече со мной, но я полагаю, что профессионализм не позволил ему не впустить меня. Наверное, он подумал, что если он не даст мне войти, я могу что-нибудь с собой сделать, как уже было четыре месяца тому назад.

— Вы поговорили с родителями, как я советовал? — спокойно отвечает он.

Этот человек — мастер своего дела. Независимо от того, что я ему подкидываю, он всегда знает, как повернуть беседу именно в то русло, которое ему нужно.

Но я настаиваю, чуть не падая со стула:

— И то, как мой отец говорит о вас — вы точно не случайный знакомый. Вы дружите годами.

Он отвергает все мои обвинения, просто приподняв бровь:

— Вот как вы себя чувствуете, Лиза? Что люди — все люди — лгут вам?

Теперь он пытается использовать мои слова против меня, хочет заставить меня почувствовать себя полным параноиком.

— Вы же знаете, о чем я говорю. Я говорю о том, что вы лгали мне в лицо. Говорили, что вас не было рядом во время того несчастного случая, хотя вы прекрасно знаете, что были.

Он делает пометки в своем блокноте. Поднимает голову.

— Кто вам это сказал?

— Моя мама.

— Лиза, я встречался с вашей матерью всего три раза. Один раз в гольф-клубе вашего отца…

— Почему вы так со мной поступаете?

— Как? — он и в самом деле это записывает.

Стиснув зубы и желая нанести ему серьезный ущерб, я наклоняюсь, снимаю одну туфлю и бросаю ее через комнату.

Он выпрямляется.

— Здесь не ведут себя агрессивно.

— Не волнуйтесь, доктор, я и волоса не трону на вашей лживой голове.

Снимаю вторую туфлю и бросаю ее через всю комнату.

— Я не хочу звонить в полицию, но в данном случае у меня может не оказаться выбора.

Я не слушаю его, запрыгивая на кожаный диван. Направляю в сторону доктора свои стопы. Показываю те шрамы, которые никто никогда не видит. У него краска сходит с лица.

— Уродливые, правда? В детстве я дала каждому из них имя в традициях «Белоснежки и семи гномов», — я кладу одну ногу на другую так, чтобы коснуться стопы. — Этот я назвала Бугорком, потому что он довольно неровный, как будто от меня пытались откусить кусок. А вот этот я назвала Увальнем, потому что зимой, когда я была маленькой, мне было так больно, что я валилась с ног. Поэтому Увалень. Поняли?