Я открыла глаза, вглядываясь в лицо лорда Штефана, но оно оставалось неподвижным. Правда, уже не таким безжизненным. И к щекам бледным кровь вернулась.

«Я не дам вам умереть, милорд, – глядя на арна, беззвучно крикнула в пространство. – Вы не уйдете. Невидимая нить вас не отпустит!».

Руки сами собой сжались. Эх, сюда бы Паницу! Наставница живо подняла бы лорда Штефана на ноги! Она знала так много всего, могла даже самого безнадежного больного спасти. А я… А у меня только немного дара, да горячее желание вернуть арну жизнь. Может, этого хватит? Паница говорила, что вера способна творить чудеса. Главное, сомнения отринуть.

Я смотрела на графа, на его мужественное лицо, на широкие плечи, на руки – крупные, с длинными пальцами, на одном из которых сиял необычный перстень, и истово молилась Создательнице, что бы не забирала она графа, что бы сохранила нить жизни целой. Вера обязательно должна нам помочь, ведь так? А иначе чего она стоит?

Переведя дух, собралась с силами и потянулась к тому месту, где обрывки чужого колдовства виднелись. И глаза снова закрыла, переходя на внутреннее зрение. Ага. А вот и он, кончик потайной нити. Извивается, спрятаться пытается. Нет уж! Не пущу!

Я ухватила верткий, словно змея, конец, сжала его пальцами и потянула на себя, не обращая внимания на обжегшую руку боль. Ничего, это я вытерплю. Главное, что арн теперь в безопасности. Моих сил хватит, что бы со злом справиться. А если и не хватит, у жизни взаймы возьму. Три-четыре года – не та цена, о которой раздумывать стоит.

Нить извивалась, сопротивлялась, норовила выскользнуть из горящих огнем пальцев, но я не сдавалась. «Архани адан, жгер имон», – звучало внутри. И нить, повинуясь силе древних слов, растворялась, таяла на глазах, уходила туманом темным, пока окончательно не сгинула. Все. Нет больше чужой злобы. Чисто вокруг.

Я обвела комнату взглядом. Больше никаких странностей. Предметы обстановки выглядели так, как им и полагается: совершенно обычными, каждый со своей историей и каплей иса.

Отерев лоб, присела на кровать и посмотрела на болезненные волдыри, вздувшиеся на пальцах. Эх, не умею я как Паница работать! У наставницы никогда ожогов не было, а у меня по-другому не получается. Всегда приходится болью расплачиваться. И голова кружится. Сейчас бы ложку меда съесть или лакрицы кусочек…

Я вздохнула, справляясь с тошнотой, и взглянула на арна. Вроде бы, уже не такой бледный. И дыхание ровное. Сняв высохшее полотенце, намочила его в плошке с водой и снова расправила у больного на голове. А потом посмотрела на разорванную рубаху графа, на его обутые в сапоги ноги и задумалась. Если попробовать все это снять, управляющий ведь ругаться не будет? Самому-то лорду Штефану все равно, кто его раздевает, а вот дан Кражич может и наказать за самоуправство. Но ведь в мокрой одежде и простыть недолго, да и выглядит она не очень. Негоже графу в таком виде лежать. А, была не была!

Я осторожно стянула с арна обувь, а потом попробовала снять обрывки рубахи. Там, в столовой, управляющий не церемонился: рванул ворот и разорвал сорочку сверху донизу, оставив от нее жалкие ошметки, и сейчас я один за другим аккуратно тянула их на себя.

Арн не шевелился. Сердце его под моей рукой билось ровно и спокойно, будто и не при смерти он, а просто крепко спит. Только вот брови сурово сведены вместе, и губы бледные плотно сжаты. И так захотелось мне наклониться и коснуться их своими, напоить жизнью, вкус поцелуя узнать…

Но я не решилась.

Вместо этого провела ладонью по размеренно поднимающейся и опускающейся груди, пригладила густую темную поросль, дивясь ее мягкости. А потом нащупала несколько старых рубцов – длинных, неровных, будто кривыми стежками стянутых. Пальцы дрогнули и тут же торопливо прошлись по ним, в попытке разгладить. Если бы это было возможно! Это не вышивка, тут отметины жизни, нитью судьбы прочерченные, так просто не исправишь.

Скрипнувшая дверь заставила меня убрать руку и оглянуться.

– Как он? – тихо спросил вернувшийся дан Кражич. – В себя не приходил?

Я отрицательно покачала головой.

– Раздела? – заметил мое самоуправство управляющий. – Молодец. Правильно. Надо и остальное снять. Найди в сундуке ночную рубаху, – велел он мне, а сам подошел к другу и принялся развязывать завязки его пояса. – Ничего, Ваше сиятельство, мы тут всех на чистую воду выведем, – бормотал он, с тревогой поглядывая на графа. – Никто от расплаты не уйдет.

Он повернулся ко мне и поторопил: – Чего ты там копаешься? Быстрее давай!

Крышка сундука оказалась тяжелой. Стоило ее откинуть, как в комнате остро запахло верицей – пряной травкой, уберегающей одежду от моли. Ага, а вот и ароматный мешочек, под тонким полотном прячется.

Отложив его в сторону, достала лежащую сверху рубаху.

– Помоги, – велел управляющий, приподнимая графа.

Вместе мы быстро одели лорда Штефана, а потом дан Кражич бросил взгляд на часы и сказал:

– Останешься здесь на ночь. И не вздумай спать. Чтобы глаз с милорда не спускала.

Я схватила лист бумаги и перо и задала вопрос: – «А вы?».

– А я буду доказательства вины наместника искать, – невесело усмехнулся дан.

«Но ведь я же их слышала!» – торопливо написала в ответ.

– А это ничего не значит, – серьезно посмотрел на меня дан Кражич. – Что стоит свидетельство немой служанки против слова аристократа? Нет, нам нужны такие доказательства, чтобы ни у одного судьи сомнений не возникло.

Я только руками всплеснула. Да где ж их взять, эти доказательства?

– Все, оставайся здесь и никуда не уходи, – нахмурившись, распорядился управляющий. Видно было, что не по душе ему арна оставлять.

«Может, охрану у двери поставить?» – предложила я.

– Уже стоит, – ответил дан Кражич и добавил: – Если милорд придет в себя, пошлешь одного из стражников, я в столовой буду.

Он бросил последний взгляд на арна и ушел, а я осталась в гулкой тишине комнаты, наедине с неподвижно лежащим на постели графом.

Время тянулось медленно. Часы пробили четыре раза, потом – пять, шесть и семь, за окном сгустились сумерки, с гор спустился туман, в комнате по углам затаились тени. Они осторожно наблюдали за мной, незаметно подползая все ближе и робко касаясь моих ног. Словно бы испытывали: «можно? Нам ничего за это не будет?».

Я поднялась со своего места и зажгла свечу, отогнав осмелевшие щупальца. Темнота обиженно отступила. Теперь, когда в комнате снова заиграли живые искорки иса, каждый предмет, каждая маленькая вещица обрели свой голос и свою историю. Вот старый шкаф. Когда-то он стоял в комнате одного из прежних владельцев Белвиля. Хозяин каждый день открывал и закрывал его сам, не полагаясь на слуг, выбирал одежду, и шкаф помнил его руки, его голос, раскатистое «р» и мягкое, гортанное «л». Такое, какое встретишь только у жителей Алмазных гор. Я закрыла глаза, вслушиваясь в отдаленные перекаты неторопливой речи. Она звучала глухо, неясно, стертая прошедшими веками и перекрытая наслоениями чужих голосов, но шкаф признавал хозяином именно того далекого предка лорда Штефана, а все остальные были для него всего лишь бездушными тенями, ис которых не затрагивал его верной деревянной души.