Всякий раз, бывая в любимом монаршей четой Александровском дворце, фотограф поражался ретроградности здешних обитателей. Казалось, на дворе не двадцатый век с телефонией и рентгеном, а восемнадцатый, а то и семнадцатый. Ничто в этих стенах не изменилось почти за триста лет. Патриархальность лежала буквально на каждом предмете. Влас уже перестал удивляться, когда мимо пробегал такой отживший элемент, как королевский скороход. И пробегал не просто так, а в той же самой шапочке с пером, в которой доставлял королевские депеши в пределах дворца его дед и даже прадед. Да и сам государь-император запросто, по-домашнему расхаживал по покоям в подпоясанной шнуром с кистями алой косоворотке старорусского образца, время от времени поднимая вопрос — а не вернуться ли к обычаю предков и не издать ли указ, обязующий носить при дворе сарафаны с кокошниками и кафтаны с боярскими шубами?

Полина поджидала жениха у дверей. Схватив за руку, приникла к плечу и горячо зашептала:

— Сегодня в «Колизеуме» фильму дают! «Великая страсть» называется! Влас Ефимович, давайте сходим?

— Простите, Полина, не могу, — отстранился Влас, не разделявший любви невесты к салонным драмам из жизни буржуазных верхов. Его раздражали не только главные герои этих лент — аристократы, в задачи которых входили две простые вещи — безукоризненно выглядеть и отчаянно влюбляться, но и однообразные названия этих картин. За время общения с Полиной Влас пересмотрел бессчетное количество «Страстей», «Ураганов страстей», «В буйной слепоте страстей» и много чего еще в таком же духе. Поэтому Воскобойников сухо сказал: — Прямо сейчас отправляюсь в лабораторию и работаю всю ночь. Нужно переделать фотокарточки. Завтра к двум должно быть все готово.

— Жалко, что всю ночь работаете. — Глаза Полины влажно блеснули. — Мои в деревню уезжают. Могли бы ко мне прийти, Влас Ефимович. Как тогда, помните?

При одном воспоминании о ночи с Полиной его обдало холодом. И как его угораздило? Пьян был, вот и пришел. В окно, дурак, ломился, просил пустить. Она и пустила. Лежала, как каменная статуя, и дрожала. Что он с ней только ни делал, но так и не разбудил в Полине женщину. Как на такой жениться? А не жениться нельзя. Иначе перестанешь считать себя честным человеком. Может, все-таки заказать карту у мага? Тьфу, наваждение какое-то! Чмокнув невесту в жаркую щеку, Влас распахнул дверь и вышел на улицу, торопясь покинуть постылый дворец.

Ведь и Настеньке здесь нелегко. Давят стены, душит обстановка. Ради нее он должен подарить жизнь этой неприятной женщине, Александре Федоровне. Нужно решиться и завтра обязательно забрать молитвослов. Забрать и сжечь. Хотя нет, сжигать нельзя, а непременно нужно кому-нибудь передарить. А ведь можно было стащить футляр-молитвослов, аккуратно вынуть заговоренную карту и завтра как ни в чем не бывало в два часа дня вернуть лишенную злой силы святую книгу во дворец. А карту вшить в любой другой футляр и подсунуть кому-нибудь еще. Влас даже остановился, ошеломленной этим открытием. Эх, как досадно, что такая замечательная мысль пришла к нему со столь значительным опозданием!

Ругая себя за нерешительность, Влас по привычке пешком проделал путь от Дворцовой до Широкой улицы, благо недалеко. Весь вечер и начало ночи он провозился с реактивами, подчищая треугольники и при помощи всевозможных ухищрений добиваясь, чтобы расплывчатая фигура императрицы обрела четкие контуры и отчетливые черты лица. Было уже за полночь, когда, совершенно опустошенный, Влас вышел из фотографической мастерской и, с хрустом потянувшись, задумался, куда ему направиться ночевать. Слушать стенания матери Власу хотелось меньше всего, а в пустую квартиру Раисы Киевны идти было не то чтобы боязно, а как-то неприятно. Влас несколько раз телефонировал в мансарду дома Монитетти, но не дозванивался. Из чего сделал вывод, что друг Мишель все еще на мызе Бадмаева.

До Поклонной горы извозчик домчал за четверть часа и остановились перед коваными воротами мызы с приоткрытой калиткой. Влас щедро одарил мужика, лицо которого показалось отчего-то знакомым, и тот, прищелкнув кнутом, отъехал в сторону и принялся перепрягать лошадь. Воскобойников уже потянулся к калитке, когда сзади раздался протяжный свист. Уже почти повернув голову в сторону извозчика, Влас вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног, и на короткий миг успел заметить калитку, мелькнувшую у него над головой. «Все-таки недаром грозился художник Вересаев», — промелькнула мысль. И в следующий момент всё исчезло, погрузившись в темноту.

Петербург — Москва, май 2018 года.

Петербург встретил нас на удивление ясной погодой. На небе ни облачка, набережная реки Мойки залита солнцем. Эммануил вдохнул полной грудью весенний бриз и восхищенно произнес:

— Чудо как хорошо! Мира, любимая, может, задержимся здесь на денек? В Аргентину я лечу только во вторник, документы готовы, никаких проблем.

В мои планы не входило задержек, и я заволновалась:

— А как же моя работа?

— Доктор Белкин выпишет больничный, — пошутил муж, на ходу тесно прижимая меня к себе и целуя в нос.

Это была катастрофа. В понедельник ровно в десять я должна быть у почтового отделения, чтобы вместе с Верой Сергеевной вскрыть бандероль. Я даже Ларисе уже позвонила, предупредила, что задержусь и приеду в Выставочный комплекс на час позже. Лара обещала занять сотрудников работой, за что ей огромное спасибо.

— Давай обсудим это позже, — ушла я от ответа и ускорила шаг, завидев приметную вывеску нужного нам заведения.

— Кстати, ты не забыла, о чем я тебя предупреждал? — едва поспевая за мной, осведомился Эммануил.

— Я помню, — капризно дернула я плечом.

Но Эммануил уже скучным голосом затянул:

— Мира, детка, я все равно должен сказать тебе еще раз. Ни в коем случае не затрагивай тему книги! Мне говорили, что Виктор Альбертович может распространяться о своем исследовании часами. А мы идем к доктору Белкину не для того, чтобы слушать лекции на отвлеченные темы.

«Кто как», — усмехнулась я про себя, взбегая на крыльцо.

Доктор Белкин занимал первый этаж старинного особняка. Здесь же, в этом же доме, но этажом выше, находилась и его квартира. В приемной было полно народу, в основном богато одетые старухи в ослепительных ювелирных украшениях, но встречались и пожилые холеные джентльмены. Приятная дама-администратор следила, чтобы никто не проскочил в кабинет в обход записи.

Как видно, такие попытки время от времени предпринимались, ибо, когда дверь распахнулась, выпустив распаренную старуху, к кабинету устремились сразу три претендента, каждый протягивая свой талон. Администратор выявила самозванцев, отправив их дожидаться своей очереди, и запустила в кабинет старика с массивной палкой, увенчанной золотым слитком в форме львиной головы. Когда мы вошли в приемную, разговоры тотчас смолкли, и взгляды присутствующих устремились на нас. Посетители с настороженным недоверием следили, что мы будем делать дальше.

Эммануил приблизился к стойке администратора и, склонившись к даме, тихо проговорил: