Вот и теперь Эммануил сделал то, что никому другому не под силу — договорился о приеме у знаменитого доктора Белкина. В благодарность за предоставленную возможность выяснить, кто такой Майкл, я была необыкновенно нежна с Эммануилом, осыпая его ласками и внушая уверенность, что и в самом деле мечтаю зачать от него ребенка. И он, наивный, верил. Пару раз во время горячих признаний во мне принималась буянить совесть, требуя прекратить издеваться над человеком, которого с трудом переношу, хотя уверяю в обратном. Но я надевала на совесть смирительную рубашку материнской любви. Я готова на все во имя моего котенка. Я мать и ради Катюни имею право на любую ложь. Кто подобное не пережил, все равно не поймет.

В шесть утра водитель позвонил в дверь и сообщил, что машина подана. Я встала и отправилась умываться, отметив, что Эммануил поднялся раньше меня и уже приготовил завтрак. Мы поели, и пока я приводила себя в порядок, муж запустил посудомоечную машину и застелил кровать, чтобы пришедшей домработнице было меньше забот. Воскресенье — день пустых дорог, «Кадиллак» домчался до аэропорта за какие-то сорок минут, и утренним рейсом мы вылетели в Петербург.

Царское Село, декабрь 1916 года.

Выйдя на набережную Мойки, Влас сверился с часами, поразился, как много времени он потратил на переговоры с магом, свистнув, остановил сани и велел извозчику гнать на вокзал. Пригородный поезд домчал фотографа до Царского Села, и с вокзала Влас сразу же двинулся во дворец. Привычно отрапортовал несущим службу дежурным в полосатых будках у ворот, кто таков, откуда и по какому делу, и, получив одноразовый пропуск, устремился в покои императрицы. Возле палисандровой гостиной столкнулся с Полиной. Невеста налетела на Власа и рассерженной гусыней зашипела:

— Отчего так долго? Государыня изволят гневаться…

Влас торопливо пожал Полине руку и двинулся следом за лакеем, распахнувшим двери в будуар Ее Величества. Будуар именовался «лиловым» и полностью соответствовал своему названию, ибо вещи там имели все оттенки этого цвета. Где-то, уже и не вспомнить где, Влас читал, что фиолетовый цвет предпочитают мистически настроенные личности. Первое, что отмечал входящий, — потрясающий аромат цветов. На полу по углам высились корзины сирени и ландышей, ежедневно присылаемых с Ривьеры, и воздух был буквально напоен их благоуханием.

Сливаясь домашним платьем с фиалковыми стенами и укутав ноги сиреневым пледом, Александра Федоровна, по своему обыкновению, писала, лежа на кушетке и придвинув к себе бюро. На пушистом лиловом ковре выделялись аккуратно поставленные одна рядом с другой остроносые замшевые золотистые туфли — Полина говорила, что атласную обувь государыня не жалует по причине ее непрактичности.

В который раз Воскобойников отметил, что женщина эта, если и была когда-то красива, давно утратила привлекательность. Сварливый нрав наложил на лицо печать вечного недовольства, избороздил лоб морщинами и обострил складки вокруг скорбно поджатых губ, не знающих искренней улыбки. В сиреневом с белым — как и вся мебель в комнате — кресле расположилась Анна Вырубова. Похожая на холеную сытую кошку, она сосредоточенно вышивала крестом что-то отдаленно напоминающее солдатский кисет — Анна Александровна славилась своей благотворительностью. Власа поразило умиротворенное выражение ее добродушного лица. От Вырубовой так и веяло спокойствием, которое, судя по всему, было жизненно необходимо такой возбудимой особе, как государыня.

Строго глянув на вошедшего, Александра Федоровна прекратила чиркать вечным пером по гербовой бумаге и, не смущаясь посторонних, принялась за выволочку.

— Господин Ган уверял меня, — испепеляя Власа взглядом и звеня стальными нотками в голосе, с сильным немецким акцентом заговорила она, — что посыльный от него прибудет с самого утра.

Двумя пальцами взявшись за алмазные часики, висевшие на груди, императрица поднесла их к глазам и отчеканила:

— Сейчас два часа семнадцать минут пополудни. Вы непозволительно опаздываете, господин посыльный! Заставляете себя ждать!

Во время экзекуции Влас кротко рассматривал висевшую над кушеткой огромную картину «Сон Пресвятой Богородицы». В прежние свои визиты, выслушивая бесконечные претензии государыни, фотограф успел досконально изучить «Святую Цецилию» на другой стене, а также висевший напротив портрет принцессы Алисы, Великой герцогини Гессен-Дармштадтской, матери Ее Величества. Когда гроза утихла, Влас покаянно шаркнул ножкой, пробормотал: «Ваше величество, прошу меня извинить» — и протянул заранее приготовленный пакет.

Не скрывая раздражения, государыня выхватила подношение и, вытряхнув снимки на бюро, принялась разглядывать. От снимка к снимку лицо ее все больше мрачнело. Отложив недосмотренную стопку, она подняла на фотографа выцветшие голубые глаза и сухо спросила:

— Что это, господин посыльный?

— Фотографические карточки, — чуть слышно пробормотал Влас, переводя взгляд на шеренгу семейных фотографий на столе, где на самом почетном месте красовался портрет королевы Виктории.

— Это очень плохие фотографические карточки, — отрезала государыня, смертельно бледнея и покрываясь бордовыми пятнами, что обыкновенно случалось с ней в моменты сильного душевного волнения. И, как всегда в минуты царственного гнева, на Власа пахнуло любимыми духами императрицы — «Белой розой» парфюмерной фирмы Аткинсон. — Просто отвратительные карточки! — продолжала гневаться Александра Федоровна. — Ники снимал меня по всем правилам фотографического искусства, и я просто не могла так нечетко получиться. Аня, взгляни!

Снимки перешли в руки Вырубовой, сдобное лицо которой тут же приняло трагическое выражение. Разглядывая фотографии, она сокрушенно качала головой и то и дело вскрикивала:

— Какой кошмар! Нет, это ужасно! Вот здесь и здесь — явно погрешности печати.

Закончив просмотр, подруга императрицы отдала ей фотографии и страдальчески скривилась:

— Можно отправить в мусорное ведро.

— Я прошу вас, господин посыльный, к завтрашнему дню переделать все карточки до единой. — В голосе Александры Федоровны снова зазвенела сталь. — Завтра я жду вас к двум часам дня и настоятельно прошу не опаздывать!

Государыня бросила снимки на стоящий у кушетки столик с фотографическими карточками в скромных рамках и вернулась к прерванному занятию, заскрипев пером по бумаге. Влас потянулся к столику и застыл от неожиданности. Рядом с фотографиями в свете канделябра переливался золотым шитьем черный муаровый молитвослов. Влас мог прихватить его вместе со снимками и уже даже решился на этот шаг, но в последний момент струсил. Побоялся, что воровство заметит Вырубова. Или лакей. Переводя взгляд с погруженной в свои дела государыни на ее подругу, целиком и полностью занятую шитьем, на индифферентно уставившегося в стену лакея, Влас собирал снимки, понимая, что упускает шанс, но так ничего и не предпринимая. Пробормотав слова извинения, двинулся к дверям, в сторону дожидающегося лакея. Тот распахнул двери будуара, пропустил Воскобойникова вперед и, обогнав фотографа, двинулся по затхлым коридорам к выходу. Влас следовал за ним.