— Вовсе нет, — пожал плечами доктор Белкин. — Пациента Ригеля звали Влас. Влас Ефимович Воскобойников. Он учился с Михаилом в Николаевской гимназии, на два класса младше, а потом трудился фотографом в ателье Гана. Варфоломей Воскобойников — это дядя Власа. Служил урядником, погиб в разгар переворота. Был яростный монархист, боготворил Николая Второго.

— А Влас тоже был яростным монархистом?

— Помилуйте, с чего бы? Насколько я мог убедиться по имеющимся в архивах документам, юноша держался вдали от политики.

Получается, Женя, как всегда, что-то напутал. Влас Воскобойников в самую последнюю очередь стал бы при помощи колоды Таро Папюса сохранять трон за Николаем Вторым. Однако в настоящий момент это мало что меняет. Главное — он тот, кто завладел расчетами физика Амбарцумяна и знает, как попасть в прошлое.

— А теперь, — продолжал мой собеседник, с трепетом доставая из папки пожелтевший от времени снимок на картоне с фигурно обрезанными краями, — взгляните, Мирослава Юрьевна, сюда. Справа — доктор Михаил Ригель, а слева — фотограф Влас Воскобойников. А теперь посмотрите снова на журнальный снимок. Видите несомненное сходство между этими изображениями? На снимке плохо видно, но у Власа Воскобойникова, по описанию Бадмаева, имеется очень характерная щербинка между передними зубами. Вот, взгляните на фотографию с празднования юбилея редакции журнала.

Белкин протянул мне следующую фотокарточку — черно-белую, нечеткую, порыжелую от времени. Но на ней все же был отлично виден улыбающийся во весь рот по-советски стриженный Влас Воскобойников, и да, совершенно точно, между зубами у него была щербинка, которую я так хорошо помню у Майкла!

— Какие вам еще нужны доказательства? — разошелся доктор Белкин, повышая голос. — Разве только разыскать голубчика и привести ко мне на обследование!

— А что стало с Раисой Симанюк? — От любопытства я даже охрипла. — О ней что-нибудь известно?

— Нет, к сожалению…

— Это безобразие! — послышался от двери сердитый мужской фальцет. — Прошли без очереди, а теперь развлекают Виктора Альбертовича беседами на отвлеченные темы!

Доктор Белкин сердито взглянул на дверь и, обращаясь ко мне, официально проговорил:

— Выпишу вам пилюли для поднятия общего тонуса, и чтобы в ближайшее время забеременели! Поняли меня, Мирослава Юрьевна? Работайте над этим с мужем днем и ночью. Прописываю вам рожать, рожать и рожать!

Он с кряхтением поднялся, подошел к столу, убрал папку на место, отпер ключом верхний ящик и вынул пузырек темного стекла.

— На этикетке указано, как принимать, — сообщил он и, проходя мимо комнаты отдыха, стукнул в закрытую дверь и позвал: — Эммануил Львович, можете забирать свою красавицу. Мирослава Юрьевна совершенно здорова. Рекомендую вам как можно скорее завести детей. Чем больше, тем лучше. И ждем вас сегодня на ужин.

— Но мне завтра не позднее девяти утра необходимо быть в Москве… — начала было я.

— Отговорки не принимаются, — насупился эскулап.

Обедали мы в «Астории», празднуя решение, да и разрешение, завести ребенка. Честно говоря, я ощущала себя редкостной дрянью, потому что детей от Эммануила я хотела иметь меньше всего. От Жени — да. Это мой мужчина, любимый и понятный. Пусть с причудами, пусть немного сумасшедший, совсем невнимательный и порой даже грубый. Но насмешка или окрик любимого Женьки мне гораздо дороже трепетной заботы нелюбимого Эммануила. Иногда у меня возникает ощущение, что я проживаю не свою жизнь. Занимаю чье-то чужое место. Что вместо меня с Эммануилом должна быть другая женщина, которая оценит его большое доброе сердце и с радостью нарожает ему множество гениальных Коганов.

Но я привычно качусь по наезженной колее, не собираясь ничего менять, ибо жить с Эммануилом комфортно. И вру, что рожу ему ребенка. И поднимаю за это бокал шампанского, бутылка которого стоит месячную пенсию Веры Сергеевны. Как-то все неправильно. И гадко. Но ради Кати я пойду до конца. Я сделаю все, чтобы вернуть мою малышку. Буду врать, отдаваться нелюбимому мужчине и, если потребуется, не остановлюсь даже перед убийством.

— За тебя, моя красавица. — Захмелевший Эммануил поднял бокал на уровень глаз и посмотрел на меня сквозь пузырящееся вино цвета агата.

— За тебя, любимый, — эхом откликнулась я.

— Давай никуда не поедем? Прямо здесь, в отеле, и заночуем. Снимем номер, а утром улетим в Москву.

Нельзя было этого делать, но я, истерзанная самокопаниями и снедаемая чувством вины, проявила малодушие. И после ужина у доктора Белкина и его очаровательной супруги согласилась. Трудно устоять, когда тебе в три голоса поют, как романтично провести ночь в роскошном отеле. Заставленный корзинами с орхидеями номер навевал негу, плавился воск свечей, многократно отражаясь в хрустале зеркал, нелюбимый Эммануил робко покрывал меня слюнявыми поцелуями, а я представляла себе жесткие объятия Жени. Потом провалилась в сон, а проснувшись, поняла, что к десяти мне у почты не бывать. Эммануил тихо сопел во сне. Я хлестнула его ладонью по жирному боку и заплакала.

— Из-за тебя! Все из-за тебя! Будь ты проклят!

Он сел в кровати и смотрел на меня, испуганно повторяя:

— Мира, детка, ты что? Родная, успокойся! Мы все успеем!

— Ничего не успеем! В десять мне обязательно нужно быть в Москве! И не просто в Москве, а на «Измайловском парке»!

— Будешь! Только не волнуйся! Прими таблетку доктора Белкина.

Пока я сморкалась в ванной комнате, запивая пилюлю водой из-под крана, Эммануил кому-то дозванивался. Потом вошел ко мне и решительно сказал:

— Через десять минут будь готова. Ты умылась? Тогда позволь, я приму душ.

Ровно через десять минут мы спустились в холл, и Эммануил забрал из ресторана заранее заказанный завтрак, упакованный в фирменный пакет. Перед ступеньками отеля дожидалась машина «Скорой помощи», и муж с величайшими предосторожностями, как будто я и в самом деле глубоко беременна, усадил меня в кабину, а сам забрался в салон и по-сиротски устроился на откидном стуле. Водитель с лицом бесстрастным и суровым, как барельеф, отъехал от отеля, на первом же светофоре включил мигание и гудение и, не притормаживая, рванул в аэропорт.

Эммануил передал мне пакет с едой и сам доел то, что осталось. Я подумала, что было бы неплохо дозвониться бывшей свекрови и предупредить, что могу задержаться, но у Веры Сергеевны имелась дурацкая привычка держать смартфон разряженным. Сережа тоже не выходил на связь. Оно и понятно. Сын сейчас в школе. На ближайший рейс мы успели в самый последний момент. Нас не хотели пускать, но Эммануил договорился. В самолете он снова кому-то звонил, и, когда мы приземлились, к трапу подали «Скорую помощь», на этот раз московскую.

Москва стояла в утренних пробках. Время неумолимо приближалось к десяти, и я жутко нервничала, не выпуская смартфон из рук и раз за разом набирая номера Веры Сергеевны и Сережи. Намучившись в бесплодных попытках дозвониться до родни, я заснула и проснулась от того, что кто-то тряс меня за плечо.