Но… Себастьян вдруг заострил внимание на последних словах Искажённой. Как там… неплохо? Мужское самолюбие ювелира почувствовало себя уязвленным. Чёрт возьми! На его взгляд, это было по меньшей мере превосходно! Впрочем, Себастьян никому не собирался навязывать своего мнения.

– Рад, что вы, жители Ледума, свободны от глупых предрассудков, – сухо сообщил ювелир. – Таких, как нормы морали, например.

София только хихикнула и шутливо закрылась подушкой. Определенно, один ветер у нее в голове.

– Ну не злись, Серафим, – вдруг примиряюще протянула Искажённая. Она обернулась в простыню, села на самый краешек кровати. – Ты любил её?

– Кого? – Ювелир полоснул по ней взглядом. Вскользь, но девушка инстинктивно съёжилась, как полуслепой котенок. Которого без жалости окунули в ледяную воду и сейчас будут топить.

– Моник. – Глаза Софии потускнели. Она тоже поднялась и начала одеваться, торопливо, угловато, разом растеряв всю напускную раскованность. – Ты называл меня её именем.

Хмель прошедшей ночи выветривался медленно, с трудом. Естественно, все эти проклятые годы Себастьян не жил, как монах, давший обет безбрачия, но все связи наёмника носили характер исключительно физиологический, не затрагивая потаённых струн души. Шутка ли – он послужил причиной смерти человека, которого любил, – такое довольно сложно пережить. Однако ювелир сумел. Ему даже удалось уверить себя, что эта трагедия навсегда выжгла в нем всё живое.

Вчерашняя ночь стала исключением, неприятным исключением. С удивлением Себастьян обнаружил, что чувства, запертые на амбарный замок страданий, обязательств и самобичеваний, оказались задеты. Мутной волной поднялись они с самого дна души и затопили рассудок, вынося на поверхность всё неприглядное, тщательно забытое и сокрытое. Душа сильфа оказалась объята внезапным порывом страстей, объята, как пожаром, особенно быстро охватывающим сухое, давно мёртвое дерево. Не думал он, что спустя десять лет столь остро ужалят его давние эмоции и переживания. Не думал, а зря.

Время, оказывается, не так уж хорошо врачует раны, как принято считать.

Себастьян вновь неодобрительно глянул на стрелки часов, которые и не подумали остановиться или хотя бы замедлиться. Уже половина первого – день стремительно таял. После слишком долгого сна голова была тяжела и категорически отказывалась соображать быстро. Всегда ужасно вставать так поздно: столько времени вычеркнуто из жизни. А ведь он ещё ни на шаг не продвинулся в своих поисках.

Ни на шаг, чтоб ему провалиться!

Шахматная доска была простой, без вычурных украшений и росписи, отполированная до лоска сотнями сделанных ходов. Материал – клён. Твёрдая, крепкая древесина благородного белого цвета с красновато-жёлтым отливом пронизана мелкими сердцевинными лучами. Шестьдесят четыре клетки окрашены в классические чёрный и белый, безо всяких пошлых оттенков, без вульгарности полутонов.

Красиво.

Категоричная двухцветность шахматного мира успокаивала и радовала глаз. Это был приятный и удобный мир, мир с полной информацией. Мир, где безраздельно правила логика и ничто не могло выйти из-под контроля. Мир, где интеллект был всемогущ и всесилен и неизменно добивался успеха. Ровно шестьдесят четыре клетки, ни одной больше или меньше, никаких неожиданностей. Сейчас фигуры стояли в начальной позиции, идеально по центру своих законных полей.

…Однако партия уже началась.

Сидящий у стеклянного письменного столика человек внимательно вглядывался в линии и фигуры, как будто на шахматной доске, к которой никто не прикасался, что-то могло измениться. Был он уже немолод, но подтянут и сухощав, а вдумчивое лицо хранило печать образованности и ума, выдавая часы, проведённые за книгами, – долгие часы.

Весь облик мужчины демонстрировал совершенное пренебрежение к внешнему виду, граничащее с эксцентричностью и в целом свойственное интеллектуалам: форменное мундирное платье без каких-либо элементов декора могло принадлежать мелкому чиновнику любого из городских ведомств, а волосы холодного прозрачно-пепельного оттенка и вовсе были острижены непозволительно коротко, как у последнего простолюдина. В серых глазах светился огонёк заинтересованности и азарта, необычного для размеренной настольной игры. Несмотря на отличное, без преувеличения сказать, ястребиное зрение, правый глаз по обыкновению смотрел через круглую линзу монокля, что делало взгляд ещё более пристальным и неприятным.

В принципе, сама доска не требовалась Винсенту, так же как и партнёр по игре, – глава особой службы любил разыгрывать партии сам с собою, внутри собственного сознания, просчитывая множество ходов и выбирая наилучший, стараясь никогда не повторяться. Его игры были отличны от игр большинства шахматистов: в них кипела подлинная жизнь и страсть. Когда же всё было кончено, Винсенту нравилось быстро повторить партию в реальности, механически передвигая фигуры и испытывая странное наслаждение от прикосновения к гладкому лакированному дереву.

От осознания того, что ему заранее известен итог.

Сегодня глава особой службы имел удовольствие играть в личных покоях престолонаследника. Прямо за стенкой, в собственной просторной спальне в карминных тонах, дражайший инфант, должно быть, зубами стучал от ужаса, а вероятнее всего, просто пребывал в тихом покорном отчаянии. Из-за стенки не доносилось ни звука.

Как бы то ни было, Винсенту было запрещено входить туда, чтобы достоверно выяснить это. По крайней мере, пока. Глава особой службы, канцлер, действительный тайный советник первого класса категорически не одобрял такого промедления: Эдмунд был не тот человек, кто мог бы доставить ему сложности. Такой слабак расколется и на допросе у самого неумелого следователя. Объективно не было нужды дополнительно обрабатывать инфанта перед допросом, нагнетать страху в надежде на чистосердечное признание.

Но лорд Эдвард решил по-своему, и Винсент, естественно, не мог оспорить это решение: сегодня Эдмунд был неприкосновенен. А потому, размышляя над обстоятельствами покушения, глава особой службы коротал ночные часы тут же, во дворце, ожидая, когда можно будет приступить к любимому делу. Он был похож на выученного пса, который терпеливо охранял дверь, совершенно точно зная, что скоро ему подадут команду «Фас!».

Получив разрешение, он приступит немедленно.

…Итак, дебют совершился великолепно. Идёт двенадцатый ход игры: силы обеих сторон мобилизованы и полностью готовы к грядущему противостоянию. Белыми был разыгран классический закрытый ферзевый гамбит – система достаточно распространённая, однако дающая большой простор для вариантов и разнообразных манёвров. Чёрные не приняли жертву пешки и не попались на ловушечный вариант, который позволил бы белым уже на ранней стадии игры добиться перевеса, достаточного для победы. Однако чёрным очевидно трудно было вести защиту при постоянном пешечном напряжении в центре. Таким образом, белым удалось получить неплохую позицию.