– Он у нас особенный, а не нормальный, – робко вставила своё слово Лиза. Гоги вспыхнул.

– Мои родители – обыкновенные шкрабы.

– А что это такое?

– Школьные учителя.

Лизе легко. Собравшийся в ней мир – не груз: не давит, не тянет. Снова она студентка «Щуки», и хочется болтать. А девочка ловит каждое слово – о том, что «шкраб» в просторечье «школьный работник» с оттенком пренебрежения, что Лиза очень хотела стать «шкрабом» – «сеять доброе, вечное», в «Щуку» попала случайно, подружка попросила пойти с ней, и вот приняли. Но вдруг Лиза спохватилась и стала извиняться, что перебила Гоги.

А Гоги, довольный, рассмеялся.

– Ну какой ты «шкраб»? Ни к тебе, если бы ты стала учительницей, ни к моим родителям это слово никак не относится. Ученики обожали бы тебя, как обожали моих родителей. Мне пришлось поучиться у обоих. Мама преподавала математику, папа – литературу. Но никак не скажешь про маму, что она – чёрствый сухарь, знающий лишь цифры, в середине урока могла вдруг начать читать Тютчева, Блока… А папа умел любые эмоции урока организовать в строгую систему. Они словно из одной ткани сотканы.

– Я хочу с ними познакомиться! – Лиза на полуслове поперхнулась – такое стало у Гоги неприкаянное лицо. – Ой, простите, пожалуйста!

– Друг за другом в один год – от сердца. Они даже болели одной болезнью – сердечной недостаточностью: уж очень оба эмоциональные! Из-за них я такой. Дома наперегонки стихи, задачи, сцены, каждый день новое открытие… так и рос: надо уметь поставить вопрос, проблему и найти решение.

– Ну а дальше? – заторопила его Аня.

– Хотел быть актёром, играть в пьесах Чехова, Ибсена, Шекспира. Очень хотел сыграть Фирса.

– А кто это? – снова встряла Аня.

– И Лира.

Лиза стала рассказывать Ане о Фирсе и Лире, а внутри звучал Гогин голос: «преданный старик… слуга и король… осторожно, человек… нельзя, чтобы бесхозен был».

В жадные Анины глаза… детали и вишнёвое цветение, судьба Раевской в пьесе и судьба актрисы Раневской! Аню не узнавала – такая она открытая, и смелая, и освобождённая! Из-за Гоги, его пьесы случился в ней этот переворот?

Гоги так же жадно смотрит на неё и улыбается. А когда она смущённо замолкает, вздыхает:

– Актёр из меня не вышел. Актёром надо родиться, как писателем и учителем. Я же бездарен.

– Что такое бездарен? – Анин любопытный голосок.

– Дар – это то, что дарит Бог. Человек «без дара» – значит нет способностей, – говорит Гоги. И вдруг вскакивает. – Ой, девочки, меня Петруша убьёт, он велел не позже четырёх, а сейчас уже начало пятого.

К машине бежали, с места буквально рванули, и всю дорогу Гоги делал поползновения проскочить на жёлтый свет.

Пётр не упрекнул их за опоздание. Он сидел в кабинете мрачный и сосредоточенный.

– Что случилось? – спросил Гоги.

– Не знаю, как вас туда определю. Дом – в отличном состоянии, дворец! А вот бомжей вокруг много. Конечно, они пасутся на полигоне, но кто их знает, что делают после рабочего дня, не заявятся ли в гости, и вооружены ли они? Бомжи есть бомжи. Опасная зона. Ты, Жорка, у меня один друг. И Лиза там будет целый день одна с детьми. За Лизу я теперь тоже отвечаю, так ведь? А это что за барышня? – прервал себя Пётр на полуслове. – Тоже на скамейке в парке нашла? Лиза, можно мы будем на «ты»? Я очень не люблю близким людям «выкать».

– Очень хочу, – благодарно кивнула Лиза и протянула Петру письмо Алеся.

– И шах и мат, ребята. Из Москвы тебе, Лиза, надо бежать немедленно, ясно. Но бомжи и вонь… Что ты молчишь, Жор?

– А какой у нас выбор? – спросила Лиза.

С Петром ей просто. Братишка, свой, похож на Митьку из «Щуки». Парень был подружкой. Обо всём можно говорить, целоваться не лезет, почитает как мужика-друга, откровенен, как девчонка. Жаль, что уехал в свою Сибирь играть в своём Ангарском театре. Первое время письма писал, но в письмах не пошепчешься, как шептались на лекциях и в раздевалке, в письмах не подмигнёшь и не скорчишь рожу. Пётр напоминает Митьку, с ним всё просто, нос не надо пудрить.

– Выбора, похоже, у нас, Лизуш, нет, ты права. Бесплатный только сыр в мышеловке да вот этот дом. И больше ничего бесплатного не бывает. Сигнализацию мы там, конечно, проведём, телефон там имеется, и милицейское отделение не так далеко, всё-таки близкое Подмосковье, но вот как поможет та сигнализация днём, если вы все – в саду-огороде? Ты что молчишь, Жор?

– А что скажу? Если бы для защиты пару амбалов с автоматами Калашникова! Хотя не всяких допустишь, они должны и к Лизе, и к детям неравнодушно относиться, и от них должен быть прок, кроме «Калашникова». Интерес у них должен быть к этому дому. А как же их семьи…

– Вот с этого и начинай. Жёны должны помогать Лизе с детьми.

– С какими детьми? – ветром ворвалось в разговор. – Всё время поминаете о детях!

– Твоя мама организует детский дом.

– Не хочу! Она только моя мама! Не хочу! Хочу быть с вами одна. – И Аня заплакала, затряслась… так горько, что Лиза кинулась к ней, обхватила и стала гладить отчаянно вздрагивающую спину, острые позвонки и торчащие лопатки.

– Что ты?! Что ты? Не плачь, прошу тебя, ну что же ты… я же никуда от тебя не деваюсь!

– Слушай, Петруша, нам нужно срочное удочерение. Ты сказал, Лиза согласна на фиктивный брак. Я – отец, она – мать, Аня – дочь! У Ани срочно должна быть моя фамилия!

– Успокойся, Аня, прошу тебя! – Сами собой текут слёзы, а руки заняты – не вытереть. – Послушай, послушай же! – Лиза отстраняет от себя Аню, пытается поймать её взгляд. – Ты же вышла из детдомовского возраста! Слушай же, а что если мы с тобой вместе пойдём на курсы воспитателей, и ты со мной вместе будешь растить маленьких детей. Тебе ведь жалко брошенных, без родителей…

– Нет, не жалко! – Аня хватает её за руку. – Не хочу никаких детей, ты будешь с ними возиться, на меня не хватит времени! Я хочу, как сегодня в «Ёлках-палках», в планетарии, в театре. Я хочу, чтобы ты только для меня…

– В театре было очень много людей!

– Я была только с тобой. Ты была только со мной. Ты была для меня.

– Ты будешь их всех любить! Мы вместе с тобой будем их всех любить!

– Но ты не будешь любить меня одну! Не хочу. Хочу мы трое… и всё. – Она захлёбывалась, как заболевший грудной ребёнок.

– Полно, Аня! – подошёл к ней Гоги и вдруг легко поднял её на руки и стал качать как маленькую. И она обхватила его за шею и так замерла, даже всхлипывать перестала. – Обещаю тебе, каждый вечер буду тебя так укачивать.

В Петином кабинете было очень тихо.

А Лиза клялась: «Никогда, Аня, не обижу тебя невниманием. Ты – моя первая дочка, Аня, старшенькая. И первую тебя я буду баловать, как Гоги сейчас балует тебя!»