И, поспешно вытянув ладонь из его руки, скорым шагом направилась к воротам.

По дороге я несколько обогнала Андрея и вошла в дом одна. Меня встретила Даша и тут же начала причитать по поводу моего перепачканного платья – я же, не слушая, поискала глазами и, пройдя в гостиную, увидела накинутый на спинку стула черный мужской плащ. Приблизилась и провела по нему рукой, чтобы удостовериться, что плащ сухой, и им сегодня едва ли пользовались.

– Андрей Федорович утром приготовили для прогулки, да позабыли надеть, – сказала Даша, заметив мой интерес.

Я поспешила отойти, понимая, что веду себя глупо, и опять подозреваю людей бог знает в чем.

– Натали уже вернулась? – обернулась я к Даше. – Она у себя?

– Да, барышня вернулись: очень уставшие были, переоделись, приняли ванну горячую и теперь, должно быть, спят, – подробно рассказала горничная. А потом не выдержала: – уж такие измученные были Наталья Максимовна, голубушка наша… что там, в лесу, приключилось, Лидия Гавриловна, а?

В глазах Даши горело любопытство, которое она даже не пыталась скрыть.

– Ничего особенного, – отрезала я, – мы просто заблудились. Еще кто дома есть?

– Ильицкие оба на веранде чай пьют, – начала перечислять Даша, еще надеясь, кажется, что я расскажу что-то интересное, – Лизавета Тихоновна тоже, вот, вернулись недавно – у себя заперлись…

Дальше я уже не слушала, а, поблагодарив девушку, поспешила на второй этаж. Даша сказала, что Натали спит, но я все равно отыскала ее комнату. Дверь была не заперта, и я тихонько вошла – Натали и правда спала. Однако едва я приблизилась, чтобы поправить ее одеяло, так как жгучее чувство вины все еще мучило меня, она открыла глаза – увидела меня и улыбнулась сонно:

– Лиди… слава богу, что ты нашлась. Ты прости меня, что убежала и тебя бросила. Посиди со мной немножко, ладно?..

Я согласилась, было, но, лишь присела возле нее, как поняла, что она снова спит. Я поцеловала подругу в лоб и бесшумно ушла.

* * *

Даша приготовила для меня ванну, за что я была ей невыразимо благодарна, потому как до костей продрогла в своем вымокшем платье. Окончательно согревшись, я лежала в теплой мыльной воде и наслаждалась тишиной купальни. Мысли мои текли плавно и неторопливо. Я пыталась решить, как мне дальше вести себя с madame Эйвазовой. Ведь я видела ее за ее странным занятием – и она знает, что я ее видела. Спросить у нее прямо? Так она уже лгала мне и довольно убедительно – с чего бы ей в этот раз говорить правду? Рассказать обо всем кому-нибудь? Да, наверное, так будет правильнее… Я все еще не предполагала, что этой женщины стоит опасаться всерьез: не верила я в разного рода магию. Но все же ее домашние должны знать, с кем имеют дело.

Только нужно сперва дать Эйвазовой хотя бы попытку объясниться: я решила, что переговорю с нею, как только появится возможность, а дальше буду действовать по обстоятельствам. И Натали уговорю молчать пока что – хотя это будет нелегко…

Еще я размышляла над тем, как вести себя с Ильицким после вчерашнего. Все же Андрей прав – он оскорбил меня. Но я не сдержала улыбку, вспомнив вчерашний свой задорный пляс и тот вихрь эмоций, что снова зажег мою кровь. Славно я утерла ему нос! Наверное, на этом следует и прекратить нашу глупую вражду. Тем более я уже сказала Андрею, что простила Ильицкого. Кроме того, Андрей поведал мне сегодня о своем друге несколько занимательных историй, которые, признаться, заставили меня посмотреть на Евгения Ивановича несколько иначе.

И впрямь глупо ожидать, что человек, воспитанный такой женщиной, как Людмила Петровна, будет иметь золотой характер. У Ильицкого были все шансы превратиться с годами в капризного озлобленного тюфяка и «маменькиного сына», за коего мы с Натали и приняли его поначалу. Однако последующая армейская жизнь сделала перегиб в другую сторону, и Ильицкий вырос в человека до крайности циничного, черствого и едва ли способного к сочувствию. Характером-то он точно пошел в матушку.

А вот внешностью, вероятно, в отца…

В этот момент я призадумалась, потому как Ильицкий действительно совершенно не был похож на мать. Все Эйвазовы имели серые либо голубые глаза, светлые с золотым отливом волосы, невысокий рост и крайне субтильное телосложение; Ильицкий же являл собою человека смуглокожего и темноволосого, а глаза его были темно-карими, почти черными. Порой я ловила себя, что говорю ему какую-нибудь колкость лишь для того, чтобы он взглянул на меня этими своими глазами, и я могла бы убедиться, что они действительно черны как ночь, и это не тень из-под его вечно нахмуренных бровей.

И уж точно его телосложение невозможно назвать субтильным. Даже если упустить из внимания широкие плечи, накачанные, очевидно, на армейской службе. Я начала вспоминать, как перекатывались его мышцы под белоснежной сорочкой в то утро, когда мы спорили о Крымской войне, и, не сразу очнувшись, поняла, что окончательно потеряла нить мысли…

Так вот, с родителями Евгению Ивановичу и вовсе не повезло. Батюшка его, Иван Ильицкий, был дворянского происхождения, причем дворянином родовитым и знатным. Однако чрезвычайно подверженным слабостям, наиболее губительными из которых оказались театральные артистки, на коих он тратил огромные суммы, и азартные игры, в кои проиграл остальное фамильное имущество. В результате к сорока годам батюшка Евгения Ивановича обнищал настолько, что, когда Максим Петрович Эйвазов, старый его знакомец, предложил ему взять в жены свою сестру – девицу двадцати пяти лет, не блещущую ни происхождением, ни красотой, ни воспитанием, но зато имеющую более чем приличное приданое – Ильицкий-старший был счастлив невероятно.

Женитьба, как и следовало ожидать, папеньку Евгения не образумила. Следующие шесть лет он большую часть времени проводил в Петербурге, вдали от семьи, занимаясь тем, что проматывал приданое супруги. Длилось это до тех пор, пока там же, в Петербурге, одной студеной и промозглой зимой он не умер скоротечно от воспаления легких, оставив жену и малолетнего сына уже на полном попечении Эйвазова.

Еще, к немалому своему удивлению, я узнала от Андрея, что романтическая история, предшествующая отъезду Ильицкого в армию, все же имела место быть. Оказывается, он даже был помолвлен однажды. И невеста его, подобно нам с Натали, являлась смолянкой. Нина Гордеева. Я даже имела удовольствие ее знать, хотя я только поступила в Смольный, когда она его оканчивала.

– Ильицкий долго ее добивался, – рассказывал мне с ностальгической улыбкой Андрей пару часов назад, – страшно был влюблен! Однако она, а прежде всего родители ее, из тех людей, которые, как говорится, с огромной щепетильностью подходят к вопросу выбора супруга. А тут Ильицкий со своими чувствами… Эта особа больше года морочила ему голову: то смотреть отказывается в его сторону, то на собраниях танцует с ним по три танца подряд. Все же Ильицкий хорошего рода да и всегда состоял в числе лучших курсантов Константиновского училища. Вероятно, девицам было приятно получать от него знаки внимания.