– Мне будет очень интересно! – поторопилась заверить я.

Наверное, слишком поторопилась, так как Ильицкий, бросив на меня взгляд, не сдержал улыбку:

– Да-да, Андрей, – поддержал он меня, – негоже отказывать даме.

Даже издевки в его тоне почти что не было.

Но Андрей как будто еще колебался и через распахнутое окно заглянул в помещение столовой, где наш разговор был, без сомнения, слышен.

– Василий Максимович, Натали, что скажете? – крикнул им Андрей. – Желаете ли послушать историю Самариных?

Вася лишь пожал плечами безразлично, а Натали немедленно ответила:

– Ой, Андрей, наверняка же будете страсти какие-нибудь рассказывать…

Впрочем, она тут же поднялась и подошла к кузену, присела на подоконник.

– Тогда слушайте, – хмыкнул Андрей. – Интересующая вас, Лидия, Софья Самарина происходила из рода дворян Масловых…

– Это в честь них названы близлежащие сёла? – догадалась Натали.

– Верно, Наталья Максимовна, в честь них, – вкрадчиво кивнул Андрей. – И все это – дом, лес, поля, деревни – отошли ей и ее мужу, дворянину Самарину, в качестве приданого. И были эти Самарины в общем-то самой обычной помещичьей семьей… кроме, пожалуй, того факта, что о Софье говорили, будто она ведьма.

Произнес это Андрей со снисходительной улыбкой. А после обвел всех слушающих взглядом, как будто проверяя реакцию каждого. Я же бросила опасливый взгляд на Натали, которая наверняка при словах о ведьме живо вспомнила свою мачеху, препарирующую мышь в заброшенной избе посреди леса. Натали действительно очень побледнела и тоже вскинула взгляд на меня. Но промолчала.

– Что касается ее ведовства – это, разумеется, все ерунда, выдуманная для запугивания ребятишек, – продолжал, между тем, Андрей. – Однако женщина она, как рассказывал батюшка, была и впрямь резкая, жестокая и характер имела непростой. Как бы там ни было, но жили б эти Самарины, да жили, но вот с отменой крепостного права в 1861 году дела семьи резко расстроились. А тут еще и муж Самариной умер и, как оказалось, долгов после себя оставил множество. Начали ее кредиторы донимать, вынуждали сдавать земли в аренду – а она не желала. Помещица ведь, барыня, чтобы до низости такой опускаться. А спустя пару лет подобной жизни, в шестьдесят пятом, ежели я не ошибаюсь, и папенька ваш, Наталья Максимовна, начал к усадьбе присматриваться – приглянулись уж ему очень сосновый лес и добротный дом. Долго он к Самариной ездил, уговаривал по-хорошему усадьбу продать – а хозяйка опять же ни в какую. Мол, предки мои жили и умирали на этой земле, и я здесь умру. Но Эйвазов своего упускать не привык: нажал на кое-какие рычаги, и Самарину официально признали банкротом. Да выставили поместье на торгах, где Максим Петрович его и выкупил.

Кажется, Андрей утомился разговором и замолчал ненадолго, чтобы осушить стакан лимонада.

– И что произошло потом? – поторопила я. – Ведь… Самарина в шестьдесят пятом и умерла?

Отставив стакан, Андрей очень внимательно посмотрел мне в глаза и отозвался, понизив голос:

– Она не просто умерла. Вскорости после того как Максим Петрович выставил ее из дому, Самарину нашли повешенной в заброшенной избе посреди леса. Позже этот участок отгородили от усадьбы воротами, потому как супруга Максима Петровича, носившая в то время под сердцем вас, Наталья Максимовна, очень напугана была произошедшим и желала всеми способами отдалить от себя это ведьмино логово.

Я невольно поежилась, понимая, что Андрей говорит о той самой избе, где мы застали Лизавету. Снова я посмотрела на Натали, но она выглядела не столько напуганной, сколько негодующей:

– Андрей! – вспылила, наконец, Натали, хмуря брови. – Что вы такое говорите? Папенька не мог просто взять и выставить беззащитную женщину из ее родного дома!

Андрей развел руками, желая, наверное, сказать что-то в защиту Эйвазова, но его опередил Вася, снисходительно обратившись к сестре:

– Брось, Натали, business as usual27 – здесь уж не до сантиментов. Да и ведь я тоже помню эту Самарину-помещицу – ведьма она и была. Такую сцену устроила, когда мы с вещами приехали: трое мужиков пытались ее утихомирить – так они с нею едва управились. Ужасная женщина, ей-богу. Как сейчас помню: колотит она мужика шваброю, а сама страшные проклятия отцу кричит. Твою маменьку, Наташа, потом нашатырем в чувства приводили.

– Да-да, – подхватил Андрей, – и мой батюшка в тот день у вас был – именно так он и описывал эту женщину.

– А что за проклятия были, Васенька? – спросила, ни жива, ни мертва от страха, Натали.

– Не помню, право, – отмахнулся тот, – глупости были какие-то…

– Самарина прокляла Максима Петровича, – ответил за него Андрей, – и пообещала еще… – он снова оглядел присутствующих, как будто, не решаясь сказать, – что после смерти Эйвазова и дети его проживут недолго.

– Полно вам, Андрей Федорович, девиц стращать… – в этот момент даже я вздрогнула, поскольку из дверей раздался голос Лизаветы Тихоновны. Никто не слышал, как она появилась.

Эйвазова во всеобщей тишине прошла по веранде, приблизилась к Андрею с незажженной папиросой в пальцах, и тот поспешно чиркнул для нее спичкой.

– Выдумали ведьм каких-то… – она обернулась, скользнув по моему лицу взглядом, от которого мне стало не по себе. А после сказала равнодушно: – глупости все это, не бойся, Наташа.

– А я и не боюсь! – бойко, тщательно скрывая страх, отозвалась Натали. Словно бросила вызов этой женщине.

Эйвазова на это открыто усмехнулась.

Лизавета снова прошла меж всеми и встала, обернувшись в сторону ночного парка. Лунный свет падал на ее точеный профиль, волосы и открытую прической шею. Как-то я не замечала прежде, что Эйвазова, кроме прочих достоинств, очень красивая женщина. По-настоящему красивая. Было бы даже странно, если б она до сих пор хранила верность своему мужу, больше годящемуся ей в отцы. Отчего я не задумывалась об этом раньше? Выпуская дым, она отставляла руку с папиросой столь небрежным и одновременно изящным движением, что у меня даже мелькнула глупая мысль выучиться курить, чтобы иметь причину держать руку так же. И наверное, это было одно из тех движений, который мужчины находят очень соблазнительными. Однако теперь я понимала, что никакая это не природная грация, как я думала раньше, а старается Лизавета для вполне конкретного субъекта.

Я перевела взгляд, чтобы убедиться, что Ильицкий ловит каждый ее поворот головы, и – даже вздрогнула от неожиданности. Потому как смотрел тот не на Лизавету, а на меня. Смотрел с усмешкой, как будто дословно знал, о чем я думаю.

А потом Ильицкий заговорил, отвлекая всех с любопытством рассматривающих сейчас Эйвазову:

– Андрюша, а мне вот еще что любопытно: не было ли у ведьмы-Самариной детей? Наследников, стало быть.