Я не сдержала ухмылки, представив Ильицкого, раздающего девицам знаки внимания. А Андрей, не замечая моих улыбок, продолжал:

– Именно ради нее он и поступил в столь пафосное учебное заведение, как Николаевская академия Генштаба, а не начал военную карьеру сразу после училища, как планировал. И все же Евгений не имел тогда ничего за душой, что делало его женихом совершенно бесперспективным в глазах Гордеевых. Однако когда до семьи Нины дошли слухи, что дядюшка Евгения со стороны отца скончался и оставил ему довольно приличное состояние и апартаменты в Петербурге – их отношение к Ильицкому живо переменилось. В сердце прекрасной Нины проснулась любовь, и она дала согласие на брак. Впрочем, с очаровательной оговоркой, что о помолвке пока не будет сообщаться в Свете. Ильицкого это не насторожило: он был влюблен и был готов ждать, сколько придется.

Стоит ли говорить, что не прошло и двух месяцев, как Гордеевы подыскали жениха более перспективного, чем Ильицкий – какого-то юного графа, недавно осиротевшего, глупого и влюбленного. Вероятно, Гордеевы решили, что лучшей партии они для дочери не найдут: Нине на тот момент сравнялось уже двадцать лет, и она, увы, не молодела – да и юный граф мог в любой момент прозреть и внять разумным советам родственников повременить с женитьбой. Потому-то об этой помолвке было объявлено внезапно, но громко и по всем газетам.

Из газет о том узнал и Ильицкий, находившийся в это время на учениях под Петербургом.

– И что же сделал Евгений Иванович? – спросила я, заинтригованная сей историей.

– Да, собственно, он очень стойко принял эту новость – в тот же вечер поехал к актрисам… в театр, я хотел сказать – спектакль поехал смотреть. Он даже не дрался с тем юным графом, хотя некоторые наши друзья по корпусу сочли это прямо-таки необходимым. Евгений тогда ответил, что у бедняги вскоре после свадьбы и без его участия будет достаточно поводов расчехлить пистолеты. А через неделю он бросил академию и подал прошение в армию.

Признаться, эта история произвела на меня немалое впечатление. В первую очередь потому, что с Ниной я была знакома. Мне, девятилетней тогда девочке, она казалась невероятно красивой и неземной – любимица учителей и подруг, круглая отличница и лучшая во всем, за что бы ни взялась.

Очарование ею было развеяно однажды, когда Нина сперва вызвалась выполнить какую-то большую работу по вышивке – за что ее снова начали восхвалять учителя и даже освободили от занятий. Нина выпросила себе помощниц с младших курсов, в числе которых посчастливилось оказаться и мне. А после, сбросив всю работу на нас, малышню, она засела в уголке с подругами и громко, никого не стесняясь, а как будто даже гордясь, обсуждала письмо от un de ses garçons26, как она называла своих поклонников. Помню, что, слушая ее весьма вольные замечания, я тогда остро жалела автора письма.

Забавно, ведь, вполне возможно, что это письмо было именно от Ильицкого.

* * *

Переодевшись после ванны и приведя в порядок волосы, я набралась храбрости настолько, что отправилась на поиски Евгения Ивановича. Твердо решила вызвать его на серьезную беседу и выяснить, наконец, за что он меня ненавидит и постоянно изводит.

В конце концов, если Андрей с ним дружит, то, вероятно, в Ильицком и впрямь есть что-то хорошее… Он образован все же, хотя его суждения заставляют протестовать все мое существо. Он наблюдателен и умеет мыслить, что я обычно крайне ценю в людях. Он циник, каких мало – это да, но он не жесток и не подл. Мне приходилось, увы, встречать подлецов в своей жизни, и я точно могла сказать, что Ильицкий к их числу не относится. Мне помнилось, как он укрывал Натали от дождя своим сюртуком; как ненавязчиво, но стойко не позволял собственной матушке третировать Эйвазову по любому поводу; как неподдельно радовался он приезду друзей. Помнилось и то, как всегда почтителен и терпим он с матерью. Со многими он бывал груб – даже с Мишей и с Лизаветой Тихоновной временами. Но с матерью – никогда. В его к ней отношении было даже что-то… трогательное.

Вспомнился мне и тот подслушанный разговор в столовой, однако сейчас все более очевидным становилось, что мстить Ильицкий мне не намерен. Вероятно, у него и мысли об этом никогда не возникало – он лишь успокаивал свою матушку как мог. Потому что она-то и впрямь нажаловалась бы на меня Максиму Петровичу – не пообещай ей сын, что я, мол, сама скоро сбегу куда подальше.

Хотя меня Евгений Иванович невзлюбил – это, да. Но и я ведь совершила несколько отвратительных промахов, за которые до сих пор меня мучает стыд. Чего стоит только наше знакомство, когда я предстала перед ним в ночной рубашке… Или когда решила, что в Николаевскую академию он поступил по протекции родственников, а изгнан из нее был за неуспеваемость. Ильицкий оставил учебу, чтобы уехать на войну – а я разве что прямым текстом не назвала его лжецом.

Невероятно стыдно…

А самое отвратительное, что я отлично понимала, что делаю, и какую реакцию это в нем вызовет. Я вполне сознательно хотела его уколоть. Зачем? Я и сама не знаю толком…

Возможно, невзлюбил меня Ильицкий еще и оттого, что на дух не переносит смолянок с некоторых пор. А я, к несчастью своему, имею еще и схожий с Ниной Гордеевой тип внешности – тоже брюнетка с синими глазами и светлой кожей. Да, я вовсе не так красива, как Нина, но, возможно, напоминаю ему о ней. Оттого он меня терпеть не может.

В гостиной я нашла Дашу, занимающуюся какой-то уборкой, и поинтересовалась:

– Вы не видели Евгения Ивановича?

– Он в столовой, кажется… – отозвалась она, и я, недослушав, поспешила в указанную залу.

Первое, что я заметила, войдя в столовую, это madame Эйвазову, которая, как ошпаренная, отпрыгнула от камина, где стоял уже Ильицкий. И даже прежде, чем я успела сообразить, что здесь происходит, он проорал невероятно гневно:

– Вас в вашем чертовом Смольном не научили стучать в дверь?!

– В моем чертовом Смольном, – вкрадчиво повторила я, – меня учили, что самое неприличное, что можно сделать в столовой, это икнуть, – ответила я как можно спокойней. Хотя с новой силой возродившаяся ненависть к этому человеку переполняла меня.

В доме своего дяди, человека, давшего ему все… крутить шашни с его женой! Пожалуй, я погорячилась, решив, что он не похож на подлеца.

– Лида, я вас уверяю, вы все неправильно поняли, – услышала я, меж тем, голос Эйвазовой.

Перевела взгляд на нее, уже вовсе не такую взволнованную. Она улыбалась краем ярко-алых зацелованных губ и смотрела на меня с полной уверенностью, что я никогда не предам увиденное огласке. И, похоже, она была права.

А потом Эйвазова приблизилась к столу, где стоял бокал с вишневого цвета напитком – вином или морсом – подняла его и, продолжая улыбаться, протянула мне:

– Не желаете?

Больших усилий мне стоило не отшатнуться в этот момент от бокала: вспомнилась кровь загубленной ею мыши несколько часов назад.