– Спасибо вам, Зинаида Андреевна, – после глубоко вдоха сказал он. – Думаю, это все-таки не моя дочь. Алена дома ночевала, а утром на курсы английского пошла, я сам ее провожал. Но я в лес схожу, проверю все и отзвоню вам, договорились?

К лесу подъехал на машине. В голове роились догадки, обрывки информации сплетались в единую нить. Наташа, которая была домоседкой и вдруг полюбила лес. Странный рисунок с оскалившимся волком, которым она так дорожила. Художественной ценности – ноль, но Наталья носилась с ним как с оригиналом Айвазовского. Алена, которая еще в подростковом возрасте отдалила родителей и гордилась независимостью, но в последние месяцы ни с того ни с сего сблизилась с мамой. Повсюду за Натальей ходила. И несколько раз они к ночи уходили куда-то – мол, мы к знакомым чайку попить, а потом возвращались на рассвете, и он замечал на их ботинках засохшую хвою и прилипший мох. Аленино лицо, когда ей сообщили о смерти матери. Ни удивления, ни тоски – спокойное принятие. Он тогда подумал, что это защитная реакция. А теперь вспоминал – а ведь дочь как будто бы заранее знала. Как будто бы Наташа была кем-то приговорена, и дочь была посвящена в тонкости этой истории и считала ее справедливой. Прекратившиеся телефонные звонки. Раньше дочери постоянно звонили друзья, но несколько месяцев назад как отрезало – телефон в их доме замолчал. Ни один из этих фактов по отдельности не значил ровным счетом ничего, но вместе они связывались в какую-то страшную картину. Семенов уже начал подумывать о секте, в которую затянули его семью, – и как впоследствии выяснилось, оказался не так далек от истины.

Алена нашлась на том же месте, где и бросила ее соседка. В тех же самых кустах. Девушка стояла на четвереньках, взглядом уткнувшись в размытую ночным дождем землю под ногами. Вся ее одежда была в грязи и тине, волосы свалялись, и она издавала какие-то странные звуки – не то хриплое дыхание, не то тихий рык. Почуяла, как Семенов подошел, вскинула голову и повела носом, как собака. Но атаковать не стала – может быть, смутил родной запах отца, а может быть, просто была слишком вымотана – кто знает, что ей пришлось пережить минувшей ночью. На ее губах была запекшаяся кровь.

Семенов решил, что ее чем-то накачали. В багажнике нашелся старый дачный плед – его Семенов набросил дочери на плечи. Алена была слишком слаба, чтобы сопротивляться. Он поднял дочь на руки и отнес к машине, и только увидев перед собою открытую дверь авто, девушка дернулась, вырвалась и оскалилась. Как будто бы собрала последние силы, чтобы не дать увезти себя из леса. Семенов попробовал ее схватить – она дернула шеей и куснула его за ладонь, резко, больно, глубоко. Семенов ошарашенно смотрел на руку, по которой текла кровь. И дальше – провал в памяти, как будто бы вместо него принимал решения и действовал кто-то другой. Кто-то, сидящий глубоко внутри и обычно не являющий своего присутствия. Настоящее состояние аффекта. Но пришел он в себя уже на даче – ранним утром соседей поблизости не было, и никто не заметил, что в багажнике машины он привез полубессознательного человека. Алену пришлось вырубить точным, хоть и несильным, ударом по голове – иначе она сопротивлялась, извивалась и то скулила, то лаяла.

В их старом домике всегда был глубокий подвал – еще в былые безмятежные времена мещанского семейного счастья Наташа держала там банки с малосольными огурчиками и домашним яблочным вареньем, картошку и свеклу, шматки купленного на рынке сала.

На место аффекта пришел холодный рассудок. Семенов понимал, что произошло нечто, не укладывающееся в привычные логические схемы. И знакомый ему мир не справится с этими мрачными обстоятельствами – ему ни в коем случае нельзя никому рассказывать о том, что Алена в таком состоянии и здесь.

Подвал он обустроил быстро. От физического труда не устаешь, если у тебя есть цель. Соорудил дополнительную дверь, провел свет, сделал звукоизоляцию. Придумал систему цепей, удерживающих буйную дочь. Первое время еще пытался как-то по-человечески хотя бы помочь ей отмыться от грязи и крови, дать чистую одежду. Но реакцией была только слепая ярость, и Семенов смирился. Так даже лучше. Внешний вид дочери – мрачное вдохновение, чтобы действовать как можно быстрее. Носом землю рыть, только бы найти тех, кто все это с Аленой сотворил. Найти и заставить сделать невозможное – повернуть время вспять.

Но время шло, а он топтался на месте. Все следы оказывались ложными, все обрывались.

Однако однажды ему все-таки повезло, о чем Семенов и сообщил мне в обеденном перерыве. Глаза его нездорово горели.

– Представляешь, был странный телефонный звонок! На меня вышел один из них!

– Из Стаи? – недоверчиво переспросил я. – С чего бы это? Вы не думаете, что это ловушка?

– Нет, – поморщился Семенов. – Я вранье сразу чую. Нюх у меня на вранье… Тот человек разочаровался. Хочет сбежать от них, уйти. Это непросто. От них только мертвыми выйти можно. И он ищет защиту.

– Как же вы собираетесь его защищать?

– Я скопил немного денег. У меня есть связи в милиции. Я могу помочь ему тихо поменять имя и документы и организовать его переезд в большой город. Там он затеряется, о нем забудут.

– И взамен он расскажет о Стае?

– Все, что знает. Он сам недалеко там продвинулся. Но знал и моих – и Наталью, и Алену. Сегодня после работы мы с ним встречаемся в кафе на бензоколонке.

– Это не опасно для него? Назначать встречи в кафе?

– Не знаю… Он сам так предложил. Он в панике. Если что, мы ведь на машине, можем сорваться и перевезти его куда-нибудь. Но еще никогда за эти недели я не был так близко к ним.

– Да уж… Если все действительно так, это какое-то подозрительное везение…

– Я слишком давно в этой теме. Я заслуживаю, чтобы мне хотя бы единственный раз повезло.

Мужчина невысокий, темненький, худой, длиннорукий, напоминающий медлительного осеннего жука. Плечи поникли, под глазами фиолетовые синяки, а сами глаза в красных прожилках – видимо, что-то заставило его сон потерять. Он старался держаться спокойно, но выдавала пластика – его телу как будто бы постоянно требовался выброс лишней энергии. Он болтал ногой, щелкал пальцами, закусывал губы, вертел в руках то салфетки, то зубочистки. Говорил он плохо – мямлил, делал паузы, перемежал речь бессмысленными «во-о-т» и «да я вообще зря все это, наверное».

Я видел, что Семенов изо всех сил держится, чтобы не броситься вперед, схватить его за грудки и как следует встряхнуть. Семенов как будто бы варился в штормовом горячем море ненависти. Мне пришлось незаметно сжать его руку под столом, дать ему сигнал – успокойся, человек сам согласился с нами встретиться, пришел в кафе, для него это явно неудобно, а может быть, и опасно. И Семенов принял мой невербальный сигнал, усилием воли успокоился.

Представился мужчина Петром. И судя по всему, находился он в отчаянии, которое изнутри изгрызло его нервную систему как древесный жук старый комод. Он с трудом контролировал мимику и речь. То говорил веско и плавно, а то вдруг начинал частить, голос его становился высоким, как у рыночной хабалки.