Однако, приглядевшись, можно было увидеть язвительную усмешку на красивых чувственных губах и затаённую злость в тёмных глубоких глазах. Даже папаха на гладких, собранных на затылке в узел волосах держалась как-то зловеще.

– Говорили, у неё не меньше сотни конников, – прошептал Василий пробившемуся к артистам Петру Нечипоренко, – а тут хорошо бы десятка полтора набралось.

– Учора, кажуть, на красных наткнулись, а сьогодни з билым розъиздом встренулысь, – хмыкнул Петро. – Обскубалы их ахвицеры як курей… Ось, глянь: воны билого у полон узялы!

Теперь и Аренский увидел за спиной, сидящей на тачанке Полины связанного и избитого поручика – лицо его выглядело сплошной кровавой маской. Он, видимо, был без сознания: голова его бессильно запрокинулась назад, фуражка где-то потерялась, и теперь ветер беспрепятственно шевелил вьющиеся белокурые волосы. Что-то в его осанке показалось артисту знакомым, – не этот ли поручик накануне одалживал Ольге свой браунинг? Если так, то понятно, с кем встретились бандиты. Аренский скосил глаза на Ольгу: та с интересом узнавания тоже разглядывала бесчувственного пленного.

Бандиты – где плеткой, где окриком – утихомирили собравшихся на майдане селян. Наконец говор затих, и тут заговорила Полина. Ольга усмехнулась про себя пришедшему в голову сравнению: так манерно стала говорить Агнесса после посещения каких-то любительских актерских курсов, как бесталанная, но крайне самоуверенная актриса. Наверное, своим сельским сотоварищам атаманша казалась верхом аристократичности, культуры, символом горожанки, которая своей утонченностью так отличалась от крестьянок! Во всё время её речи никто из них не позволил себе даже легкой усмешки.

– Мы пришли узнать, где окапывалась та белая сволочь, которую нам пришлось уничтожить ценой драгоценных жизней наших товарищей?

Её голос привёл в чувство поручика: он попытался выпрямиться, но смог лишь поднять голову и послать в спину говорящей атаманши саркастическую улыбку, скорее похожую на гримасу боли.

– Неужели здесь, в Смоленке, нашли они приют? Здесь было гнездо этих царских выкормышей?! Если я узнаю хоть что-нибудь… В прошлый раз мы пожалели это проклятое село, осмелившееся восстать против меня. И вот благодарность: теперь они прячут наших врагов!

Согнанные на судилище крестьяне, слушая подчеркнуто спокойный и тем страшный голос кровавой атаманши, замерли от ужаса. Но вот толпа зашевелилась, расступилась и пропустила вперед старика, как объяснил Петр, выбранного селянами головой. В таких вот щекотливых ситуациях старик со своим умом и изворотливостью оказывался незаменимым.

– Матушка! – он рухнул перед атаманшей на колени, не обращая внимания на весеннюю грязь. – Пожалкувай нерозумных, дозволь казаты!

– Дозволяю, – сделала царский жест Полина, приятно польщенная глубиной народного смирения.

– То не мы, повирь, никого мы не ховалы! Мабуть, у Осокорях ти кляти билые квартырувалы?

– Хорошо, проверю, – Полина медленно оглядела смиренно опущенные головы селян. – Если вы не виноваты, останемся друзьями.

– Спасыби, матушка, спасыби, – кланялся старик, задом пятясь к толпе. – Отслужимо, не май сумниву!

– Вовк тоби друг! – с ненавистью прошептала Катерина.

К счастью, Полина этого не слышала. Она уперлась рукой в бок и картинно прохаживалась перед тачанкой, – это был её спектакль.

– Раз выяснилось, что у нас с вами нет больше причин ссориться, мы можем сделать мирным селянам подарок. Хотите купить себе батрака? Сказочно дёшево. Всего за два мешка картошки вы сможете приобрести вот этого поручика. Не смотрите, что у него лицо побито – ребята у меня горячие, не удержались, – зато руки-ноги целы. Если боитесь, что он может сбежать, то по желанию будущего хозяина мы подстрелим ему ногу. У нас есть большой специалист по этому делу: хромать будет, а чтоб убежать – ни-ни!.

– Та звидкиля стилькы картопли, самим нема шо исты, – проговорила из толпы пожилая крестьянка.

– Что ж, раз вы такие бедные, а нам его с собой возить не с руки, тогда сейчас, на месте, мы эту белую гниду и порешим. – Полина подняла револьвер.

– Подождите! – прорезал наступившую тишину взволнованный девичий голос, и прежде чем Аренский с Герасимом смогли её остановить, из толпы вырвалась Ольга.

– Друзья мои, это становится интересным! – Полина опустила оружие. – Кто же вы будете, милая защитница пленных царских офицеров? И что это вы в таком нелепом наряде, надеть больше нечего? Раз вы – такая бедная, вряд ли у вас есть столько картошки…

Она засмеялась резко и неприятно. Остальные бандиты подобострастно захохотали.

– Я не успела переодеться, – Ольга говорила медленно, тщательно подбирала слова и в то же время умирала от страха. Она уже сталкивалась с такой породой самоуверенных и истеричных людей, которые постоянно живут в состоянии крика и бывают совершенно непредсказуемы в критические минуты жизни. – Видите ли, я работаю в цирке, а сегодня мы как раз давали представление…

– И кого же вы изображали в таком костюме? – холодно поинтересовалась Полина.

– Никого, – Ольга почему-то стала успокаиваться, хотя для этого не было никакой причины; скорее, наоборот, опасность взрыва возрастала с каждой минутой. – Я хотела сказать, никого конкретного. Просто немножко клоунады.

– Клоунада… Ладно, вернёмся к нашему пленнику. Это – ваш знакомый?

– Нет, я вижу его в первый раз.

– Понятно. Жалко стало. Скромная циркачка жалеет белого офицера. С риском для жизни. Такая отчаянная, ничего не боится… Ну-ка, покажи руки.

– Что? – не поверила ушам Ольга.

– Я сказала, руки показать! – взвизгнула Полина. Девушка протянула ей свои дрожащие руки. Атаманша рванула её к себе.

– Ишь, аристократические ручки! Маленькие, породистые, не знавшие труда… Как ты думаешь, Виктор, – она полуобернулась к одному из бандитов в офицерской фуражке, то ли трофейной, то ли бывшей его собственностью во время службы в той же самой царской армии, – кто скрывается под таким нарочито нелепым мундиром?

– Да уж, не крестьянка, – хмыкнул тот.

– Я тоже так думаю. Ей стало жалко офицерика. Она поспешила к нему на помощь, но как? Может, предлагая взамен себя? Или что вы, мадемуазель, собирались предложить в качестве выкупа?

– Немного, но это все, что у меня есть, – заторопилась Ольги, расстегивая клоунский китель, чтобы достать свою единственную драгоценность – фамильный золотой крестик с изумрудами.

И тут же опомнилась: что она делает? Действительно, такого крестика не могло быть у бедной безродной циркачки. Показать его – всё равно, что подписать себе смертный приговор.

Хорошо, что Полина целиком была увлечена своими эмоциями и не заметила её движения: она продолжала распалять себя.

– Жалельщица! Она не пострадала; на её глазах не погибали товарищи, которые прошли вместе с тобой через огонь и смерть! Таких надо стрелять, как бешеных собак…