Штурм береговых укреплений с высадкой 30 тысяч человек на полуостров Галлиполи начался 25 апреля. Вместо ожидаемого уничтожения фортов десант встретил серьезное сопротивление, погрязнув в кровавых перестрелках на невыгодных позициях. За две недели упорных боев поставленные цели достигнуты не были. Войска понесли существенные потери. Черчилль решил возобновить наступление силами флота, но встретил сопротивление со стороны Фишера, опасавшегося дополнительных жертв. Первый лорд попытался задобрить адмирала, согласившись на возвращение в домашние воды супердредноута Queen Elizabeth, но первый морской лорд закусил удела. Утром 15 мая он написал свое восьмое заявление об отставке и спрятался в отеле у вокзала Чаринг-кросс, ожидая, кто пригласит (фактически найдет) его первым – Черчилль или Асквит. Служба сыска на Даунинг-стрит оказалась эффективнее. Продолжая играть роль обиженного, адмирал подтвердил премьер-министру, что больше не может работать с Черчиллем. Асквит попытался помирить двух примадонн. Черчилль в свою очередь передал Фишеру примирительное письмо, но безрезультатно. От личной встречи со своим руководителем адмирал отказался. Получив поддержку со стороны других членов Совета Адмиралтейства, Черчилль решил назначить своим первым заместителем адмирала Уилсона, который после начала войны работал в ведомстве в должности советника. Но эти планы не будут воплощены в жизнь. Тори воспользовались ситуацией и перешли в масштабное наступление, обвинив правительство в неспособности управлять войной. Пытаясь удержать ускользающую из рук власть, Асквит решил сформировать коалиционное правительство и допустить консерваторов в Военный совет. Лидеры тори согласились на такой расклад, поставив одно условие – Черчилль должен покинуть Адмиралтейство. Наш герой сначала воспринял эту новость в штыки, заявив, что «не согласится ни на какой пост, кроме как в военном ведомстве». Затем его стиль общения с премьер-министром сменился с категоричного на заискивающий: «С вашей стороны было бы очень любезно пригласить меня сегодня». Пока, наконец, не превратился – в просящий: «Я согласен на любую должность, самую незначительную, если угодно, которую вы мне предложите».

Пока Черчилль боролся за свое будущее, произошли два события, скрасившие его темные будни в этот период. Сначала адмирал Артур Уилсон, которого он уволил в 1911-м и вернул в 1914-м, заявил, что согласен служить первым морским лордом только под началом Уинстона Черчилля. «Это величайший комплимент, который мне когда-либо оказывали», – заявил политик. Затем Клементина совершила поступок, который никогда не делала прежде и не будет совершать впредь. Она написала Асквиту эмоциональное письмо, в котором заявила, что, избавляясь от Черчилля, он демонстрирует слабость и причиняет стране вред. «В ваших глазах и в глазах тех, с кем он работает, у Уинстона, возможно, есть недостатки, но у него есть важные качества, которыми, я осмелюсь сказать, обладают немного членов вашего предыдущего и будущего кабинетов министров, – энергия, воображение, убойное стремление воевать с Германией», – заявила она. Асквит охарактеризовал это послание как «маниакальное» и был не прав. Несмотря на все недостатки Черчилля, проявившиеся во время планирования и реализации Дарданелльской кампании, он был нужен стране и своим настроем, упорством и военным стилем мышления мог принести на руководящем посту огромную пользу. Но Асквит, который больше заботился о своей карьере, решил иначе. Он оставил Черчилля в Военном совете, который был переименован в Дарданелльский комитет, но дал ему унизительную синекуру – канцлерство герцогства Ланкастерского. Единственной обязанностью бывшего первого лорда стало назначение магистратов в графстве Ланкашир. Новым главой Адмиралтейства был назначен Артур Бальфур{122}.

Фактически активного и деятельного политика отправили на периферию, лишив задач, статуса и полномочий. Оказаться не у дел посреди мировой войны стало для Черчилля тяжелейшим испытанием. «Противно наблюдать за бездеятельностью и глупостью, все понимая и не имея возможности ничего сделать», – писал он одному из друзей. Сам он не верил в свое будущее. «Со мной покончено», – заявил он владельцу News of the World Джорджу Ридделлу (1865–1934). Спустя годы Клементина призналась официальному биографу своего супруга, она думала, что «Уинстон умрет от горя». С легкой руки лечащего врача Черчилля Чарлза Уилсона 1-го барона Морана (1882–1977) в исторической литературе стала преобладать точка зрения о наличии у британского политика тяжелого депрессивного эпизода и биполярного расстройства – маниакально-депрессивного психоза. Историки быстро обнаружили, что депрессия, или как ее обычно называл сам Черчилль – «черный пес», была частым гостем в его роду – пять из первых семи герцогов Мальборо были подвержены резким перепадам настроения и страдали «меланхолией». В XXI веке случаем Черчилля занялись профессиональные психотерапевты, знакомые с подробностями биографии британского политика. Они показали, что у нашего героя не было никаких психических патологий. Показательно, что даже в минуты отчаяния Черчилль признавался, что «совершенно не желает покидать этот мир». «Никогда не отказывайся от жизни, – скажет он однажды Вайолет Бонэм Картер, в девичестве Асквит. – Из всего можно найти выход, кроме смерти». А по поводу «черного пса», так этот термин был популярен в Викторианскую эпоху, и не исключено, что будущий политик позаимствовал его у своей няни миссис Эверест.

Дополнительным свидетельством того, что «черный пес» не представлял для Черчилля угрозы, является его поведение после отставки из Адмиралтейства – оно ничуть не похоже на поведение человека, парализованного депрессией. Он начал собирать документы о пресловутой кампании и решил лично отправиться в зону боевых действий. Понимая, что эта поездка может стать последней, он написал супруге прощальное письмо, которое следовало передать Клементине после его гибели. Текст завершался следующими словами: «Обо мне не переживай слишком долго. Смерть это всего лишь эпизод, притом не самый важный на нашем жизненном пути. С тех пор как я встретил тебя, моя дорогая, я был счастлив. Именно ты научила меня, насколько благородным может быть женское сердце. Если и здесь существует жизнь, знай, я буду стараться оберегать тебя. Ты же смотри вперед, чувствуй себя свободной, наслаждайся жизнью, заботься о детях и храни память обо мне. Благослови тебя Господь. Прощай. Уинстон»{123}.

В последний момент тори наложили вето и поездка не состоялась. Превратившись в козла отпущения, Черчилль требовал от Асквита опубликовать все документы, которые доказывали его невиновность. Но в период войны подобное обнародование закрытых сведений было невозможно. В ноябре произошла очередная реорганизация Военного совета, после чего места в нем Черчиллю не нашлось. Подобные изменения стали для него последней каплей, подтолкнувшей на выбор нового пути. Заявив Асквиту, что он «не в состоянии в подобные времена оставаться на столь хорошо оплачиваемой бездеятельной должности», Черчилль подал в отставку и направился на фронт. Супруге он объяснил, что хочет «заработать славу, став хорошим и верным солдатом». Его сыну «не нужно будет стыдиться за то, что я сделал ради своей страны». Хотя в глубине души он надеялся вернуться целым и невредимым. «Если я еще не выполнил все, что должен, то буду сохранен», – успокаивал он Клементину{124}. Стремление послужить стране всегда относится к благородным мотивам. Но в случае с Черчиллем поездка на фронт и нахождение на передовой объяснялись также желанием отличиться. Он жаждал военной славы, которая была у его предка генерала Мальборо. Был еще и третий пласт мотивации. «Я твердо решил не возвращаться ни в какое правительство до окончания войны, если только мне не предложат широкие и реальные исполнительные полномочия», – писал Черчилль своему брату. Еще более категорично он заявил одному из сослуживцев, что «больше никогда не будет иметь дело с политикой и политиками»{125}. На самом деле, он не оставлял надежды вернуться на политическую арену, трижды наведываясь в Лондон в течение полугода своей службы. Но даже раздираемый столь противоположными мотивами, его поступок с уходом