жестокого кровопролития, которое называется войной на истощение». Сам Черчилль предложил идею бронемашины с орудиями на гусеничном ходу, которую сначала для секретности назвали «водовоз для России», затем переименовали в «бак для воды», после чего стали называть просто «бак», что по-английски обозначается, как tank. Это была старая задумка Черчилля, которую он начал воплощать еще во время работы в Адмиралтействе. Тогда же им было выделено под свой страх и риск нецелевое финансирование для проведения необходимых экспериментов и конструирования первого опытного образца. В новом ведомстве он вернулся к своей идее, договорившись о постройке в Бордо танкового завода, который должен был к июлю 1918 года выпустить 1,5 тыс. единиц новой техники. За Черчиллем, который всегда фонтанировал идеями и умел их эффектно преподнести, закрепилась слава сторонника силовых методов решения проблем, без привязки к цене и жертвам. Работа в Министерстве вооружений опровергает этот стереотип. Британский политик, наоборот, был сторонником продуманных решений и острожных действий. «Немцы сильный враг, а их генералы лучше наших, – не боясь прослыть пораженцем, писал он премьер-министру. – Необходимо тщательно все обдумать и только потом действовать». По его мнению, основу наступательной стратегии должны составлять авиация и танки. Также он надеялся на помощь США, которые вступили в войну в апреле 1917 года. Черчилль был уверен, что война не закончится в 1918 году. Опасаясь нехватки резервов, он призывал экономить силы и ресурсы для кампании 1919 года, что лишний раз говорит об ограниченной рациональности даже таких высокопоставленных и прозорливых руководителей, как Черчилль. Хейг, напротив, считал, что нужно «стремиться закончить войну сейчас», и оказался прав{135}. Не выдержав четырех лет военного противостояния, экономика Германии рухнула осенью 1918 года, а с ней в ноябре приказал долго жить и Второй рейх. Война закончилась. Народ на улицах Лондона ликовал. Черчилль попал в узкий круг доверенных лиц, кто ужинал с премьер-министром в день окончания войны.

По мере того как стало понятно, что победа не за горами, Черчилль начал беспокоиться о своем будущем. Он хотел играть более активную роль и занимать более влиятельный пост. На этот счет у него состоялись оживленные и жесткие обсуждения с Ллойд Джорджем, выраженные в основном в эпистолярной форме. Черчиллю нужны были гарантии, но премьер-министр не готов был их дать. Тем более что сначала нужно было одержать победу на всеобщих выборах. Ллойд Джорджу удалось сохранить коалицию: возглавляемые им коалиционные либералы получили 127 мест против 36 либералов Асквита, 379 мест достались тори. Черчилль снова избирался от Данди, с трудом одержав победу с 25 788 голосами против 24 822 у ближайшего оппонента. В новом правительстве наш герой хотел снова возглавить Адмиралтейство, но Ллойд Джордж приготовил для него нечто иное. Он доверил ему военное ведомство, а также недавно созданное Министерство авиации. После трех с половиной лет безвластия и пребывания на подчиненных позициях Черчилль был счастлив наконец-то вернуться на политический олимп.

Увлечение живописью

Понимание личности Черчилля и его мировоззрения будет не полным, если за рамками рассмотрения биографии оставить его увлечение живописью. Приобщение к изобразительному искусству произошло в судьбоносное лето 1915 года, когда в результате неудач в Дарданеллах политик оказался не у дел. Вместе с семьей брата, который на тот момент воевал на песчаных склонах Галлиполи, он арендовал Хоу Фарм – небольшой дом XV века в деревне Хэскомб, графство Суррей. Душевное состояние Черчилля в этот период было безрадостным. Большую часть времени он бесцельно бродил по живописным окрестностям Суррея, не находя себе ни места, ни дела. Для того чтобы вырвать его из трясины мрачных раздумий и самобичевания, супруга Джека Гвенделин предложила ему порисовать немного акварелью. Черчилль согласился и поразился произошедшей с ним перемене. Новое действо настолько его увлекло, что он захотел попробовать писать маслом на холсте. Быстро приобретя все необходимое, он встал перед мольбертом и обратился к творчеству. Впоследствии описывая свои переживания, он вспоминал о сковавшей его робости – аккуратном смешивании красок, неуверенном прикосновении кистью к холсту. В этот момент в поместье приехала художник Хэзел Лавери. «Живопись, а что вы боитесь?! – воскликнула она, подойдя к политику. – Дайте-ка мне кисть, нет, нет, побольше». Вдохновленный уверенностью и напором леди Лавери, Черчилль взял самую большую кисть и начал рисовать. «Больше никогда я не испытывал страха перед холстом», – признавался он{136}.

В своем рассказе о приобщении к творчеству Черчилль пытался создать впечатление, что до опытов в Хоу Фарм он «ни разу не держал в руках кисти или карандаша», а на создание картин «смотрел, как на сокровенную тайну». На самом деле это было лукавство. Во-первых, живописью увлекалась леди Рандольф, которая хотя и не достигла больших успехов, рисовала достаточно хорошо, чтобы одну из своих картин направить на выставку Ирландского общества изобразительных искусств. Во-вторых, сам Черчилль проявил интерес к рисованию еще в школе, выбрав его в качестве дополнительного предмета в Хэрроу, а также регулярно украшая рисунками свою переписку. Также он снабдит зарисовками свои первые статьи из Кубы, а во время службы в армии будет изучать книгу «Создание эскизов». В-третьих, по словам современников, Черчилля отличало «заостренное визуальное восприятие; он испытывал так хорошо знакомое художникам чувство восхищения при виде красивого очертания или необычного цвета». Это же подтверждают его тексты, содержащие образные зарисовки пейзажей. Например, следующий фрагмент из «Речной войны», описывающий могущественный Нил перед закатом: «Такое ощущение, будто в час вдохновения свою картину пишет художник-титан: с темными пурпурными тенями среди скал, чуть усиливая цвет песка, покрывая позолотой и украшая все вокруг, делая всю сцену живой. Река, которая своими изгибами напоминает озеро, меняет цвет с тускло коричневого до серебристо-серого, а небо – от хмуро синего до фиолетового. А когда солнце заходит за горы, цвета на небе гаснут, вспышки на песке исчезают, все становится темным и серым, как щека человека, истекшего кровью»{137}.

Черчилль специально лукавил относительно своего приобщения к живописи, чтобы ярче представить произошедшую с ним метаморфозу, а также испытанный катарсис от нового увлечения, которое смогло поставить его на ноги и наполнить новыми силами. «Я даже не знаю, как бы я смог пережить эти ужасные месяцы с мая по ноябрь, если бы в мою жизнь не вошел этот новый великий интерес, завладевший моим сознанием, занявший мои руки и зрение, – признался он спустя десять лет. – В течение всего лета я рисовал самозабвенно»{138}.

Увлечение живописью не редкость среди публичных фигур, в том числе политиков. Но в случае с Черчиллем, написавшим почти 540 картин, это было больше, чем просто хобби. Да, оно смогло, как заметил Марш, принести в «растерзанную душу» его босса «мир и спокойствие». Да, оно стало эффективным средством переключения, позволяя и дальше забывать о политических распрях, провалах и невзгодах. Но, главное – оно стало для него еще одним мощным средством самовыражения. «Иногда я готов бросить почти все ради занятий живописью», – признается он своей кузине Клэр Шеридан (1885–1970). Разумеется, бросать все он не собирался. Но отныне, куда бы он ни направлялся, его всегда будут сопровождать мольберты, холсты и краски, в помещениях, где он будет останавливаться, неизменно устраивалась студия, а в напряженном графике обязательно находилось время для нового увлечения. Исключение составил разве что период Второй мировой войны, хотя и в эти годы он нашел возможность нарисовать одну картину. Произошло это в январе 1943 года, когда после конференции в Касабланке Черчилль предложил президенту США Франклину Рузвельту посетить Марракеш. Они остановились на вилле, арендуемой американским чиновником, с крыши которой наблюдали, как заходит солнце за снежные хребты Атласских гор. «Это самое красивое