Вы наверняка слышали, как трудно бывало на фронте выдернуть из рук мертвых солдат их оружие. И здесь должно было быть так же!..

А пальцы разжались легко!

Что меня насторожило и заставило заподозрить, что скальпель в руку погибшего могли вложить уже после его смерти, обжав вокруг него пальцы.

Кстати, замечу, что на коже рук никаких видимых повреждений не было, что странно, учитывая, что скальпель не имеет удобной для нанесения колющих ран ручки и пальцевых упоров. По идее, при нанесении такой раны пальцы должны соскальзывать с рукояти, оставляя на коже глубокие порезы. Которых не было!

Хотя — чего не бывает… И тогда я, чтобы рассеять или укрепить свои подозрения, внимательно осмотрел рану.

Ну и что?..

— Разрез производился вот так…

Француз ткнул себя пальцем в левый бок и чирканул им направо и вниз.

Ну и что с того?..

— Насколько я знаю, процедура классического харакири иная. Самоубийца втыкает нож справа, в область печени, протыкая ее насквозь, чтобы сразу нанести себе смертельную рану, и затем двигает клинок влево и вниз. Если у него остаются силы, он делает еще один разрез, на этот раз слева направо.

Здесь было не так!

Ну и что — мало ли… Может, этот японец решил начать свой обряд не с начала, а с конца?

— Вряд ли, решившись на харакири, он бы стал отступать от сложившихся традиций. Ведь это не просто самоубийство, а ритуальное самоубийство, от соблюдения правил которого зависит твоя честь!

Господи, как тут все, оказывается, сложно!

— Но дело даже не в этом.

А в чем?..

— В наклоне скальпеля. Скальпель вошел в тело примерно под таким углом, — показал Жак Воден. — Что странно, потому что не очень удобно. Видите, в этом случае рука самоубийцы будет довольно противоестественно выгнута назад, отчего утратит твердость. Кроме того, при таком положении оружия рана может оказаться поверхностной. Гораздо удобнее ему было бы держать оружие иначе — вот так.

И француз «перехватил» воображаемый нож иначе — под прямым углом к телу. И резанул им поперек живота.

— Такое положение клинка более понятно и оправданно, если рана наносится извне, то есть не самоубийцей, а кем-то другим. Потому что в этом случае оружие удерживается в положении не к себе, а от себя.

Вот так!..

И тогда все встает на свои места. Тогда становится понятен угол, под которым лезвие проникло в тело, и форма и направление разреза.

— Омура Хакимото не убивал себя, хотя и собирался, его убили. Кто-то подошел к нему и, пользуясь полной его беззащитностью, потому что он был крепко связан, сунул руку с оружием в спальный мешок и вспорол ему живот, после чего разрезал веревки и сунул скальпель мертвецу в руку, предварительно вытянув ее вдоль тела!

Мы увидели характерный для обряда харакири разрез, увидели вблизи раны руку, зажимающую оружие, и, конечно же, решили, что это самоубийство.

Которого на самом деле не было!

— А что же вы молчали?! Почему вы не сказали о своих подозрениях раньше? — воскликнул раздосадованный Рональд Селлерс.

— Да потому же самому — потому что скальпель, которым было совершено убийство, был мой! — обреченно сказал француз. — И если бы я сказал, что это убийство, то первым в нем заподозрили бы меня!

— И правильно бы сделали! — согласно кивнул немец.

— Да не убивал я, не убивал! — крикнул француз.

— А кто же тогда мог его убить? — растерянно спросила Кэтрин Райт.

— Этого я сказать не могу, — развел руками Жак Воден.

— А я, кажется, догадываюсь, — тихо, так что его не сразу услышали, произнес Рональд Селлерс. — Его мог убить тот, кто убил Юджина Стефанса!

Наступила гробовая тишина.

— А разве его убил не Омура Хакимото? — удивилась Кэтрин.

— Может быть… Но не обязательно, — загадочно ответил Рональд Селлерс. — Возможно, его убил кто-то другой. Тот, кто оставил на орудии убийства отпечатки своих пальцев…

И он многозначительно посмотрел на русского космонавта Виктора Забелина, а потом на Жака Бодена…

Очередной репортер был очень даже недурен собой — был высоким, с двумя рядами ослепительно белых зубов, квадратными плечами и таким же подбородком молодым мужчиной, совершенно соответствующим образу голливудского супермена. Был стопроцентным американцем! Так что госпожа Смит даже решила в зять с него за интервью меньше, чем с других.

Этот репортер интересовался тем же, чем другие, — интересовался, как ставшая известной в Нью-Йорке колдунья могла предугадать то, что произошло на космической орбите?

Госпожа Смит игриво поправила прическу и рассказала ему все то, что рассказывала всем. Она рассказала, что ей было видение, что с «шаттлом» или на космической станции случится какое-то несчастье с экипажем. Что и случилось. И что, не исключено, это видение было сигналом, полученным ей с того света от ее прапрабабки — могущественной африканской колдуньи. Потому что тот свет так же реален, как Новый Свет, хотя и выглядит по-другому.

Она уже готова была рассказать — как, но репортер ее, в отличие от других, об устройстве потустороннего мира почему-то не спросил. А спросил, не может ли она ему погадать.

Госпожа Смит вручила ему прейскурант, где к суммам, стоящим против ее услуг, были приписаны нулики, потому что теперь она брала дороже. За популярность.

— Хм! — сказал молодой мужчина, выбрав гадание по руке.

Госпожа Смит не без удовольствия положила его громадную ладонь на свою и стала водить по ней пальчиком, расшифровывая значения тех или иных линий.

— Какая у вас длинная линия жизни…

Линия жизни у мужчины, претерпевая на своем протяжении несколько крутых поворотов, упиралась куда-то в двадцать второй век.

— А какие бугры Венеры! Судя по ним, вы очень любвеобильны и страшно сексуальны, — грудным голосом сказала госпожа Смит, прямо глядя в лицо молодому человеку и томно прикрывая глаза. При этом вырез на пышном бюсте колдуньи как-то сам собой, как по волшебству, разошелся в стороны, приоткрывая бархатную, матово поблескивающую кожу груди.

Это были приемы из прежней ее профессии, которые обычно срабатывали. И на этот раз, кажется, тоже, потому что молодой человек наклонился, придвигаясь к ней ближе, и многозначительно сказал:

— Я, если хотите, тоже могу попробовать погадать вам.

И нежно, но властно перехватил ее ладонь своей рукой, развернув к своему лицу.

— Вы очень интересная женщина, — многообещающе сказал он. — И у вас непростая судьба.