Пришла одна маленькая девочка, которой сказали, что она встретится с принцессой Леей. Представьте себе ее волнение! Которое длилось ровно до того момента, когда она увидела меня.

– Нет! – завопила она, отворачиваясь. – Я хочу другую Лею, не старую.

Ее отец покраснел, а потом наклонился к моему уху и начал извиняться:

– Ну, нет, понимаете, она не хотела – просто мы посмотрели первые три фильма, и вы нам так понравились…

– Пожалуйста! – прервала я. – Вы не должны извиняться за то, что ваша дочь видит, что я постарела на сорок лет. Я тоже это вижу и не извиняюсь перед собой – хотя, наверное, стоило бы.

Дальше нас накрыла волна неловкости, потому что его дочь не хотела смотреть на меня, не хотела принять то, что сделало со мной время. Однако все закончилось хорошо, когда я пообещала, что сделаю пластическую операцию (и объяснила малышке, что это такое), и заставила ее папу пообещать, что он почитает дочери отрывки из моей книги «Сослагательное пьянство» и покажет картинки, чтобы она увидела, как выглядела настоящая Кэрри и как могла бы выглядеть, когда перестала играть невероятную Лею.

Самые маленькие фанаты, которые понимают, где находятся (и что придется побыть там некоторое время) редко выглядят счастливыми, а когда достигают своей непонятной цели, их сковывает стеснение, и они прячутся за первой попавшейся частью одежды родителей, куда могут залезть в своем костюме штурмовика. Самые отчаянные, растерянные или голодные начинают плакать от страха, смущения или раздражения, или от всего сразу, а я делаю все, чтобы их успокоить. Я из кожи вон лезу, чтобы их успокоить, потому что их боль осязаема, и я им ужасно сочувствую.

И хотя взрослые неизменно вежливы, некоторые из них мне совсем не сочувствуют. Они знают, что мне может не нравиться делать с ними селфи или писать большой текст на фотографии, например, лишнее «моим друзьям, которые любят «Звездные войны» так же, как я, а один даже больше», – и они могли бы признать это и притвориться, что отказ бы их устроил. Но, черт побери, они уверены, что мне совсем не трудно. Они представляют свою просьбу так, как будто я могу отказаться, но все мы знаем, что обмен может очень скоро принять поворот: «Ну ты же сама хотела попасть в шоу-бизнес, а если ты не хотела, чтобы у тебя просили автографы, то не надо было становиться актрисой».

Меня часто просят написать отрывок из диалога, и так я поняла, какой люди видят Лею. Я знала, что она значит для женщин, но мужчинам в ней нравилась небольшая и неопасная стервозность, которая, вероятно, пугала еще меньше благодаря моему маленькому росту. Реплики, которые меня просят написать, это «Ты не низковат для штурмовика?» и самая любимая «Ах ты, надменный, полоумный, грязный нерфопас». Им всегда будет мало.

И вот я сижу перед всеми этими фотографиями, сделанными миллион лет назад, и пытаюсь смотреть на них хоть с небольшим интересом. Я не помню, когда сделаны эти фотографии и кто фотографировал. Один конкретный снимок вызывает во мне чувство счастья и грусти – один из самых популярных, и на нем я ростом с воздушный змей. Мне нравится иногда спрашивать людей: «Как я выгляжу на этом снимке?» Те, кто подобрее, говорят, что я «сонная», или «усталая», или «почти доступная».

Примерно десять лет назад я подписывала фотографию, на которой я изображена с голым задом, и вдруг поняла – не могу поверить, что говорю это о себе, – что была секс-символом. Только сейчас эта мысль иногда вызывает у людей разочарование, иногда переходящее в возмущение от того, что я осквернила свое тело, позволив ему постареть. Как будто я совершила над собой акт вандализма, закидала яйцами, испортила себя, как какой-нибудь ряженый хулиган, и людей это возмущает. Хотела бы я понять, какое такое соглашение я подписала, когда надела что-то подобное, где бы говорилось, что я всегда буду выглядеть как сексуальная бейсбольная болельщица, чтобы фанаты сохраняли связь со своей молодостью, когда я им нравилась, и им необязательно было мириться с мыслью, что наша молодость уже давным-давно позади и что от нее не осталось ничего кроме воспоминаний.

Для меня большая честь быть первой любовью многих мальчиков. Просто немного трудно понять, как мне удалось провести столько времени в чужих мыслях, и мыслях определенного характера. Я осознала это, когда ставила очередную закорючку на свой давнишний снимок в рабском бикини, как будто кто-то убедил меня, что если я подпишу достаточное количество этих вызывающих фотографий, то волшебным образом снова стану молодой и стройной.

– Вы были моей первой любовью.

Я так много раз слышала эти слова, что начала спрашивать, кто же был второй. Мы знаем, что значит первая любовь для подростка, а что она значит для пятилетнего?

– Но я думал, что вы моя! Что я нашел вас и один знал, какая вы красивая, потому что вы не такая красивая, как обычно женщины в фильмах, так?

И тут он осознает, что я могу понять его неправильно. Конечно, он не это имел в виду. Я заверяю его, что поняла правильно, и прикасаюсь к его руке.

Почему бы не дать ему рассказать забавную историю?

– Я знаю, что вы имеете в виду, все нормально. Продолжайте.

Он смотрит на мое лицо, чтобы убедиться, что я говорю серьезно. Все верно. И он продолжает:

– Так вот, мой друг, когда я рассказываю ему, что влюбился, говорит: «Да, она классная! Я тоже в нее влюбился. Все влюбились». Я так расстроился. Я хотел ему врезать.

– За что?

– Потому что вы моя и я хотел быть единственным, кто вас любит. Может, даже помогать вам… – Он смущается. – В общем, я хотел вам рассказать. – Он пожимает плечами и добавляет: – Спасибо за мое детство, – и уходит.

Ого, ничего себе, за что меня благодарят! Потому что он не имел в виду все свое детство, он имел в виду только лучшую его часть. Тот мир, где он мог спрятаться. А я благодарна за это лучшее, которым он со мной поделился. И эту честь я с благодарностью разделяю с Джорджем Лукасом. И Пэт Мак-Дермотт.

«Мы показали фильм своей дочери, когда ей было пять, и старались понять, когда лучше показать его сыну, которому четыре с половиной. Как вы думаете?»

Как будто они представляют ребенка племени. Это целый ритуал: поднимаешь ребенка высоко над головой, показываешь его какому-нибудь Гудвину, опускаешь его на землю, как подношение, и говоришь: «Смотри». А потом наблюдаешь, как он смотрит «Звездные войны», и стараешься понять, сколько у вас с ребенком общего, с каким персонажем он себя ассоциирует, кому он симпатизирует, и надеешься, что потом сможешь все так же его любить. (Я показала фильм Билли, когда ей было пять, и первым ее впечатлением было – «слишком громко». Как и вторым, и третьим.)

Если вы можете найти общий язык и в пять, и в восемьдесят пять лет, значит, между вами что-то есть, и у фанатов «Звездных войн» точно что-то есть. В каком-то смысле у них есть некий великий дар, и они бережно хранят его – он пришел к ним в нужное время, в нужном месте и в нужной ситуации и определил всю их жизнь. И дети пронесут через всю свою жизнь те чувства, которые испытали, когда впервые посмотрели свой любимый фильм. Они получили этот дар от своих родителей, а теперь могут поделиться им друг с другом. Настоящее семейное дело.