В Бундестаге женщины составляют 32,8 процента от общего количества избранных, в Берлинском парламенте их 39,6 процента и 38 процентов – в округах.

С женщинами в коридорах власти сталкиваешься часто, вы даже искренне удивитесь, если вам вдруг попадется мужчина, когда вы обратитесь в какое-либо министерство или администрацию города (в Красную мэрию, как здесь говорят, потому что она находится в импозантном кирпичном здании, над которым возвышается пурпурная дозорная башня). Для персонала мэрии это особенно характерно, потому что начиная с 2002 года Берлин руководствуется принципом гендерного мейнстрима, открывающим женщинам доступ к должностям в сфере управления городом, что и позволяет добиться паритета. Среди заместителей мэров насчитывается такое же количество женщин, как и мужчин. И это правило действует на всех ступеньках иерархической лестницы. А вот еще один странный термин – гендерный бюджет. Это типично берлинская инновация. И Берлин – единственный город в Германии, где предусмотрено распределение по половому признаку (на мужчин и женщин) при формировании бюджетной политики. Короче говоря, город таким образом выстраивает свою политику, чтобы преимущества и льготы предоставлялись обеим группам населения. Например, знаете ли вы, что выделение денег из бюджета на ремонт дорог является поощрительной акцией для мужчин, потому что они в основном и ездят на машинах? Но зато Берлин увеличивает ассигнования на общественный транспорт и библиотеки, куда женщины ходят чаще мужчин, и т. д. А когда в Берлине решили провести ремонт тюрем (заключенные в основном мужчины), то одновременно увеличили размеры социальной помощи семьям. Это смелый и выстраданный проект, который требует количественной оценки всех аспектов городской жизни, но здесь никто даже и не пытается подвергнуть его сомнению.

Среди жительниц Берлина, бунтовщиц в душе, насчитывается немало диссиденток, боровшихся с восточнонемецким режимом. Они с лихвой заплатили за свою жажду свободы годами, проведенными в тюрьмах, и глубокими психологическими травмами. Спустя двадцать лет, в современном объединенном Берлине, они продолжают оставаться непримиримыми и бдительными защитниками прав человека, в то время как мужчины – их товарищи по борьбе – почти все исчезли с подмостков общественной сцены. Бдительными, вовлеченными в борьбу и свободными. И так будет всегда. Не родилось еще человека, который бы заставил их замолчать.

«Я тебе приготовлю капучино, чтобы ты согрелась, настоящий, хороший…» Татьяна Штернберг легко переходит на «ты». Она усвоила эту привычку, когда в юности жила в ГДР. Среди товарищей все говорили друг другу «ты». Но капучино, «настоящий, хороший», – это воспоминания об Антонио, ее итальянском возлюбленном, человеке, ради которого она три года провела в восточнонемецких застенках. Просто потому, что хотела воссоединиться с ним по другую сторону Стены, на Западе. Накануне великого бегства влюбленные были арестованы.

После дымящегося капучино мне вручили пару длинных носков, толстых и пушистых, «чтобы ты не простудилась». Свои туфли я оставила в прихожей ее маленькой квартирки, расположенной в квартале Шарлоттенбург, на западе города. Уютная нора, забитая подушками, плюшевыми игрушками, пледами, толстыми паласами. Уют и еще раз уют… Татьяна так в нем нуждается. После ареста прошло уже сорок лет, но боль все еще не отпустила ее. В своей квартире она сняла все двери: «Боюсь всяких задвижек, запоров».

Каждый день шестидесятилетняя женщина долго сидит в свете лампы, которая должна поднять ее моральный дух. Светотерапия как средство от кошмара прошлого. Ведь Татьяна ничего не забыла, ни имена, ни даты, включая номера домов. И когда она начинает говорить, она не может остановиться. Иногда она листает толстый фиолетовый альбом, досье, которое Штази собирало на нее и которое у нее всегда под рукой. «В первый раз, когда я увидела эти страницы, у меня началась рвота». Сегодня ей известно, что это нормальная реакция. Она организовала кружок помощи жертвам политических репрессий. Она их учит, в частности, как нужно реагировать, когда узнаешь имена тех, кто за ними шпионил. В ее случае доносчиками были знакомые из ее ближайшего окружения. Целых двенадцать человек, следивших днем и ночью за маленькой симпатичной женщиной. Теперь ей потребовалась чашка капучино с шапкой пены сверху. Как набитая опилками тряпичная кукла с восковым цветом лица, она вяло поднялась с продавленного канапе и медленно побрела на кухню. Прежде чем проследовать за ней, я окинула взглядом фотографии в ее альбоме. Вот Татьяна в возрасте 21 года, короткая стрижка, завитые светлые волосы, сдвинутый набок цилиндр, жизнерадостное лицо девчонки, перед которой открывается весь мир. Она стоит позади органа в позе la Марлен Дитрих. В то время она работала официанткой в ресторане большого отеля на Александер-платц. Там-то она и встретила Антонио. Возлюбленный в конце концов стал ее мужем – после того, как они освободились из тюрьмы. После воссоединения Германии они развелись.

Дымится кофемашина. Татьяна смотрит на меня глазами, в которых затаились грусть и вызов: «Он никогда не видел своих документов, он просто не хотел этого и сказал, что нужно поставить жирную точку на черном прошлом, чтобы продолжать жить. Но я постоянно возвращалась к тем годам, я не могла иначе». Недавно она познакомилась с таким же борцом за свободу, как она. Теперь они живут вместе. «У всех двенадцати шпионов, следивших за мной, есть работа. Следователь, который меня допрашивал в Штази, теперь адвокат! У тюремного врача, закармливавшего меня нейролептиками, собственный кабинет». Она не требует возмездия, не собирается начинать судебные процессы и даже не хочет пригвоздить «этих тварей» к позорному столбу Истории. «Я не хочу, чтобы закрыли его медицинский кабинет, но, по крайней мере, люди должны знать, чем он занимался в прошлом».

Погруженная в воспоминания, несломленная активистка, Татьяна всегда присоединяется к таким же, как она, жертвам Штази, если речь идет, например, о сохранении тюрьмы («памятном месте», по ее словам), о выплате возмещений или статусе бывших узников, она выступает перед школьниками, дает интервью в прессе. Маленькая женщина в свитерах из ангоры пастельных тонов, с голубыми тенями на веках и помадой цвета фуксии, она сгибается под тяжестью альбомов, афиш и документов, составляющих ее передвижную мини-экспозицию и имеющих непосредственное отношение к ее собственной истории (у нее даже сохранился ключ от камеры, в которой она сидела).

Было уже очень поздно, когда я вышла от Татьяны. Ледяной ветер насквозь продувал Кантштрассе, но я не сразу спустилась в метро. Моросил дождь, и я еще долго шла по улице…