– Вы слишком добры ко мне, синьор! – тихо проговорил, неразгибаясь, Чезаре, и голос его, к которому Александра уже немного привыкла,показался ей еще более гнусавым, чем обычно. Похоже, Чезаре с трудом сдерживалслезы радости от встречи с этой каменной глыбой, на которую Александра взиралас таким трепетом, что у нее ноги подгибались. Больше всего ее почему-то напугало,что перед нею оказался не старец премудрый, а еще довольно молодой человек: этоона не столько видела, сколько чувствовала всем существом своим.

– И какова же страна Россия? – продолжал Лоренцо. – В самомли деле там все завалено снегом по самые крыши?

– На мое счастье, началась весна, – все так же, неподнимаясь с колен, ответил Чезаре. – Синьорине не удалось спрятаться от меня всугробах – они изрядно подтаяли.

– Как же тебе удалось изловить добычу?

– Ну, синьор, в России тоже любят деньги, – усмехнулсяЧезаре так ядовито, что Александра, которая без того тряслась как осиновыйлист, задрожала еще больше, на сей раз от возмущения: значит, кто-то продал ее,нажился на ее беде?!

– Ну а как она себя вела? – продолжал расспрашивать Лоренцо.– Не пыталась испробовать на тебе свои чары?

Молчание Чезаре изумило Лоренцо:

– Неужели ты…

– Нет, нет, синьор, да поразит меня святая Мадонна, если ялгу! – покачал головой Чезаре, вставая. – Я думаю, синьорине и мысль такая вголову не приходила. Она… она…

– О, да вот же она, Юпитер Милостивый! – воскликнул вдругЛоренцо с таким изумлением, словно только что заметил Александру. Как будто онне сторожил каждое ее движение, хотя и делал вид, что не глядит в ее сторону, иговорил о ней, словно об отсутствующей!

Это возмутило Александру и придало ей силы с достоинствомвстретить взгляд темных, непроницаемых глаз. Она вспомнила мать. КнягиняКатерина с незнакомыми всегда держалась более чем сдержанно: она была горда ирезка; во взгляде ее и манерах было что-то надменное, уничтожающее то уважение,которое она хотела бы приобрести. Но именно эта манера показалась сейчасАлександре наиболее подходящей. Она и сама не знала, что во взгляде еепотемневших от волнения серо-голубых глаз появилось нечто царственное, поражающеес первого мгновения.

Взор Лоренцо и впрямь вспыхнул изумлением:

– Да ты только погляди, Чезаре! Каких ужимок набралась вРоссии наша красавица!

Величавое равнодушие вмиг слетело с Александры, она едва ротне раскрыла от растерянности. Он изумился, да… но совсем не тем, чем следовало!Он должен был в испуге воскликнуть: «Кто это?! Кого ты привез, Чезаре?» Ондолжен был рассыпаться в извинениях. Он должен был рухнуть перед ней на колени…да что угодно, что угодно он должен был сделать, только не говорить этим своимнадменно-насмешливо-ласкающим голосом, от которого у Александры против волидрожь пробежала по спине, как будто ее касались мягким бархатом:

– Прошли те времена, когда проститутки отличались отсветских дам одеждой! Теперь они шьют платья по той же парижской моде, носят теже туфли, так же причесываются, принимают те же позы. Раньше вы былиестественней и нравились мне куда больше, синьорина Лючия!

Да он спятил!

– Вы что, ослепли? – вырвалось у нее. – Какая Лючия? Где выее видите?

– Вот здесь, – сказал Лоренцо, простирая руку впереддвижением столь легким, что Александра не успела испугаться, и в то же времястоль стремительным, что она не успела отстраниться. – Вот здесь, mia bella[35]. В моих объятиях. – И он прижал ее к себе, сковал руками, заглушилпоцелуем испуганный крик.

***

Александра всегда думала, что лишится чувств, когда настанетвремя ее первого поцелуя. Во-первых, это было прилично, а во-вторых, страх…

Какой там страх! Какое там – лишиться чувств! Совсемнаоборот: внезапно все чувства ее словно бы проснулись – и рванулись, приникли,прильнули к сердцу и к губам, которыми овладели жадные, нетерпеливые губыЛоренцо. Он впился в ее рот, вобрал в себя, грубо ворвался в нее языком,нетерпеливо толкаясь в ее язык, лаская нёбо и быстро, коротко вздыхая в лад еепрерывистому дыханию.

Ох, это было божественно, почти невыносимо!

Особенно когда встречались кончики их языков и сначала вдруготдергивались друг от друга, а затем прижимались и медленно терлись в нежной,влажной ласке – все быстрее, все сильнее, зажигая огнем тела.

– О как я мечтал целовать тебя, – прошептал Лоренцо, на мигразомкнув свои неистовые губы. – Как я хотел тебя… ни одной женщины я не хотелтак, как тебя! Ты заслуживаешь смерти, да… но пусть это будет смерть в моихобъятиях.

Его ладонь легла на горло Александры, и дрожь пронзила еетело – но не от страха, а от возбуждения. Приступ мгновенного удушья, когдаЛоренцо нажал на ямку меж ключиц, тут же прошел, и длинные, прохладные пальцы,мимолетно погладив ее затылок, скользнули на лихорадочно бьющуюся жилку междуухом и подбородком – и пережали ее.

В глазах у нее потемнело, кровь застучала в ушах. Но Лоренцоприжимал ее к себе так крепко, целовал так настойчиво! Может быть, он прав?Может быть, это лучшее из всего, что могло случиться: умереть в его объятиях?Значит, она родилась для того, чтобы умереть в его объятиях?..

– Синьор! – Голос Чезаре вспугнул томительно-сладостноетечение мыслей, развеял блаженство, в котором Александра тонула, словно втемном, сладостно-ядовитом меду. – Синьор, вы убьете ее!

– Да, – выдохнул Лоренцо в губы Александре, которые ужеонемели и почти не отвечали ему. – Да, она теперь моя…

– Синьор! – Голос Чезаре был полон тревоги. – Синьор,вспомните о письмах! Вы должны получить от нее свои бумаги!

– Да, – шептал Лоренцо, не прерывая поцелуя, – да… да…

Казалось, он не понимает этих слов, как не понимала ихАлександра.

Бумаги? Какие бумаги? Что такое бумаги в сравнении споцелуем, от которого она умирает?

– Синьор! – Чьи-то руки оторвали от нее Лоренцо… оторвалисладостную смерть. – Опомнитесь! Во имя вашего отца, умоляю!.. Бумаги! Вамнужны бумаги! Вы слышите меня, синьор?

– Слышу. Слышу, – пробормотал Лоренцо, полуобернувшись кисступленно кричащему Чезаре. – Да. Да. Я забылся, прости. Бумаги. Да, да. Всев порядке, Чезаре. Теперь ты можешь идти.

– Нет, синьор, нет! – заикнулся было тот, но Лоренцо такрявкнул: