Видимо, Меркурий, покровитель всех авантюристов, хранил ее ивел, потому что Лючия нашла-таки кухню и даже исхитрилась не столкнуться систопником, только что принесшим с черного крыльца охапку дров и отправившимсяза новой. Мысленно похвалив его за усердие (весь дом еще спал, а он трудился,как пчелка!), Лючия пробежала босиком по колючему от древесной трухи полу и – орадость! – на краю огромного, чисто выскобленного деревянного стола дляразделки продуктов нашла то, что искала: миску с изрядным кусищем мяса.

Возможно, его забыли унести на ледник. Возможно, приготовилидля повара. Это не суть важно. А вот то, что в миске набралось маленькое мореотличной красной крови, – это было поистине здорово! Лючия открыла пустуюстекляницу от духов, которую предусмотрительно прихватила с собой, и ухитриласьнаполнить ее кровью, даже не испачкав рук. А потом, охраняемая все тем желукавым богом, воротилась в опочивальню, заблудившись в бесчисленных дворцовыхкоридорах всего только дважды.

Пока ей везло – везло сказочно! Быстренько помолившисьМадонне, чтобы так и продолжалось, Лючия едва сдержала нервическую усмешку:она, грешница, молит у Непорочной Девы содействия? Какое святотатство!

Нет, сейчас не до угрызений. Лючия покосилась на своеговенчанного супруга. Строго говоря, он не вполне ее супруг: ведь при венчаниизвучало имя рабы божией Александры, а не Лючии. Ну да это ничего. ТойАлександры больше нет. И чем скорее забудет Лючия о ней, тем лучше.

Еще раз хозяйским взором окинув великолепие спальни,превосходившее все, даже самые смелые ее мечты, она уставилась на спящего князя.Ну он и спит! Жаль, что он не успел раздеться. Придется самой расстегнуть егоодежды… а почему бы и не раздеть? Лючия с изумлением вспомнила, что ейпочему-то ни разу не приходилось раздевать мужчин, и решила немедля исправитьсие упущение.

Она была способной ученицей в любом предмете, за какой нибралась, а когда перестала дрожать, что князь вот-вот проснется, началанаходить в своих действиях определенное удовольствие: уж очень хороши иизысканны были все вещи этого русского, ну а то, на чем он их носил, и тоголучше.

Лючии посчастливилось. У князя было не только прекрасноелицо. И если сейчас она вдруг почувствовала себя несчастной, то лишь потому,что ей придется еще ждать, прежде чем насладиться дивными дарами природы,создавшей этого человека. Надо надеяться, он не останется к ней равнодушным. Ужона постарается… нынче же вечером! О, у нее должны остаться чудесныевоспоминания, прежде чем наступит срок, назначенный Шишмаревым дляокончательного завершения его мстительной интриги и принятия окончательногорешения. Ну а пока… Пока что она выплеснула почти все содержимое своейбутылочки на простыню и удовлетворенно кивнула: крови хватило бы на трехдевственниц. Можно было этим ограничиться, однако Лючия знала, что самойправдоподобной лжи часто не хватает деталей, делающих ее особенно убедительной.Художественное чутье подсказывало, что надобно завершить картину, поэтому онавылила на кончики пальцев все, что еще оставалось в стеклянице, и осторожно,едва касаясь, нанесла кровавые штрихи на то орудие, которому следовало игратьроль разрушителя ее девства. И не смогла сдержать тихого восклицания!

Только что оно лежало на шелковистом, золотистом ложе измелко вьющихся волос, имея вид столь мирный и утомленный, что Лючия с невольнымразочарованием поджала губы. Но чуть она коснулась пальцами, как мужской даркнязя Андрея мгновенно восстал во всей своей победительной силе, и Лючия былавынуждена признать, что такой скорости и мощи пробуждения ей еще не приходилосьвидеть.

Она хихикнула: хозяин спал, но уд его в это время как бы жилсвоей собственной, отдельной жизнью, неподвластной шишмаревскому зелью. Однакокнязь Андрей сейчас больше напоминает не Адониса, а Эндимиона, Лючия же –Селену в ее бесплодных попытках насладиться спящим красавцем. Но… в таких либесплодных?

Лючия для интереса поцарапала ноготком соски на прекрасновылепленной, юношески-гладкой груди князя, и вызывающий ствол качнулся, словноего задело порывом ветра. «Мужчины созданы для того, чтобы соблазнять бедныхженщин!» – лицемерно подумала Лючия… нет, не столь уж лицемерно! От однихтолько взглядов на мужскую мощь и красоту она горела так, словно ее беспрерывноласкал незримый любовник. А ведь там, в Венеции, Лючия частенько относилась клюбовной игре как к обязательным упражнениям, необходимым для получения денег,и могла назвать лишь двух-трех мужчин, в объятия которых ей действительнохотелось упасть. Одним из них был Лоренцо Анджольери, но сейчас Лючия впервыене чувствовала ни страха перед ним, ни тоски оттого, что так и не принадлежалаему. Образ темноволосого «ангела» мелькнул и растворился в безднах памяти, онбольше никогда не осенит душу Лючии своим мрачным крылом, он утратил над нейвсякую власть с этого мгновения! Поняв это, Лючия испытала такой восторг, такоеоблегчение, такую благодарность, что припала к губам спящего – и уже не смоглаоторваться, ибо они ответили на ее поцелуй, и сердце Лючии едва не остановилось– таким сладостным был сей ответ.

Чудилось, она была кремнем, а он – кресалом. Чудилось, всеестество ее было сухой травой, истомленной августовским зноем, и ей не хваталолишь одной этой искры, чтобы воспламениться!

Не отрываясь от его губ, она сжала коленями его бедра исоединилась с ним столь пылко, что судорога прошла по телу князя Андрея, иЛючия испуганно подумала, что он сейчас проснется – и сладостная забавакончится: вообразить себе непорочную девицу, в первую же брачную ночь умелооседлавшую своего юного супруга, сможет далеко не всякий, даже самый изощренныйфантазер!

Она притихла – замер и ее спящий любовник, однако тело егоуже безотчетно повело медленный, извека знакомый танец, через несколькомгновений перешедший в столь бурную пляску, что тело Лючии покрылось испариной,да и грудь князя Андрея влажно заблестела.

Лючия взглянула в его лицо. Губы изогнулись в гримасе не тоболи, не то блаженства, и это ударило Лючию в самое сердце, у нее едва слезы нехлынули из глаз от нежности, и она, зажмурясь, припала к этим губам, шепча в ихтеплую, влажную глубину:

– Милый мой, о мой милый!..

Чудилось, никакой музыки не слышала Лючия лучше, чем егоотрывистые стоны. Она всецело отдалась сладостным содроганиям, еще усиленнымкрепкими объятиями, в которые заключил ее князь Андрей.

«Неужели он проснулся?» – успела подумать Лючия – и мир длянее перестал существовать. Потрясение, испытанное ее телом, было из тех,которые перенести невозможно, остается или умереть… или уснуть. Вот она иуснула, и ежели бы чей-то нескромный взор мог проницать стены опочивальни, он,несомненно, враз устыдился и умилился бы, узрев два нагих тела, сплетенныхобъятиями так, словно им страшно было даже и во сне оторваться друг от друга.