Семнадцатого апреля, с рассветом, бои на Зееловских высотах возобновились с новой силой.

Бронетанковая группа капитана Чистякова продвигалась по очищенной саперами полосе в минных заграждениях. Дорого досталась эта полоса саперному взводу во главе со старшиной Филиппом Авдеевым. Полтора десятка бойцов остались на минном поле.

То в одном, то в другом месте лежало тело погибшего сапера, словно вехи, показывающие путь. Одни подорвались на минах, на их изорванные тела было жутко смотреть. Другие погибли от пулеметного огня, когда пули буквально стригли траву, не давая продвигаться вперед.

Никита Зосимов шел со своим отделением впереди самоходки Чистякова. Немцы пока молчали, возможно, подпускали русских поближе. В рассветном тумане расплывались деревья, фигуры бойцов. Требовалось шагать строго по разминированной полосе, отмеченной по краям небольшими флажками.

Никита обошел тело сапера, не в силах оторвать глаз от останков. Видимо, тот вывинчивал взрыватель, а мина находилась перед ним. Что-то недосмотрел в темноте, и взрыв снес половину черепа, оторвал кисти рук. Пятно застывшей крови покрывало траву.

Со стороны немецких позиций открыли огонь два пулемета.

— Вперед, перебежками! — командовал сержант, исполнявший обязанности командира взвода.

Трассеры неслись из полутьмы. Зосимов всем телом ощущал их смертельный прерывистый свист, когда они проносились мимо. Целились именно в него, тридцатидвухлетнего молодого мужика, выжившего в лагерях и набиравшегося сил после тех страшных лет.

А ведь Никиту ждет вся его большая семья, и несколько дней назад он наконец получил от них первое письмо, первую весточку за три с половиной года.

Танки и тяжелые самоходки пока молчали, они ждали, когда появятся цели. Атаку поддерживали лишь несколько ручных пулеметов. Впереди споткнулся и упал десантник. Никита нагнулся, чтобы помочь. Успел разглядеть разодранный на боку бушлат и клочья окровавленной ваты.

Зосимова толкнул в спину сержант.

— Вперед, не задерживайся. Ему санитары помогут.

А через минуту ударили сразу три немецких пушки, и следом звонко захлопали танковые орудия. Светящая жаром бронебойная болванка, рассекая воздух, с воем пронеслась метрах в пяти от Зосимова. Пучок сжатого воздуха толкнул его. Показалось, что он даже ощутил жар раскаленного металла.

Спасаясь от пулеметных трасс, десантники ложились на землю, некоторые прятались в низинах. Деревья здесь почти не росли, а кусты оставались по-зимнему голыми и не могли служить защитой.

Зосимов лежал у подножия такого куста на пригорке. В нескольких шагах от него ворочался раненный в ноги десантник. Никита дал одну и вторую очередь наугад, приподнялся, хотел подползти к раненому.

Пулеметная трасса пронеслась над головой, брызнули срезанные прутья. Немец повел трассу дальше и перехлестнул раненого. Тело дернулось, из шинели полетели клочки.

«Господи, помоги», — шептал Зосимов и нажимал на спуск.

— Вперед! — простуженно кричал взводный. — Все вперед!

Десантники поднимались и снова делали перебежки. Все понимали, что на голых буграх задерживаться нельзя. Пулеметы простреливают их вдоль и поперек.

«Тридцатьчетверка» вела огонь на ходу из орудия и обоих пулеметов. Это прибавило решимости, и десантники сделали новый рывок. Сержант, командир взвода, снова оказавшийся рядом с Никитой, скалил зубы в усмешке:

— Страшно? Бежим следом за танком. Не отставай.

Танк казался надежной защитой, к ним присоединились еще с полдесятка десантников. Бежали, не замечая выхлопов дыма.

Самоходку Чистякова, которая шла следом, сильно встряхнуло. Лязгающий удар снаряда сбил с ног Василия Манихина. Наводчика Колю Марфина ударило о резиновый край прицела и рассекло бровь. На его место сел Александр.

— Семьдесят пять миллиметров! — выкрикнул Манихин. — «Гадюка» бьет.

— А может, танк, — простонал Марфин, зажимая ладонью лицо, по которому струйкой стекала кровь.

Механик Савушкин вел машину зигзагами, опасно наползая гусеницами на край расчищенного саперами прохода. Он боялся следующего попадания снаряда и нервничал. А тут еще минное поле с обеих сторон, до которого расстояние — считаные метры.

— Мишка, стой! — скомандовал Чистяков. — Стой, тебе говорят.

Он не видел цели, тряска мешала ему. И вообще, следовало оглядеться. Шагах в сорока стоял танк с развороченной гусеницей и срезанным подкрылком. Башенное орудие посылало снаряд за снарядом, а механик рывками уводил машину с линии огня.

Саня Чистяков увидел главную цель. Серую коробку дота, откуда торчал ствол орудия. Это была не «семидесятипятка», а что-то более серьезное. Наверное, противотанковое орудие «восемь-восемь».

— Стреляй, командир, — громко и пронзительно кричал Миша Савушкин. — Оно сейчас нас уделает!

Голос сорвался, и обычно хладнокровный механик хрипел что-то невнятное. Его можно было понять. В рассветном тумане они сблизились метров на триста с орудием 88 миллиметров, упрятанным в железобетонную коробку, которая пробьет их самоходку насквозь.

Но от напряжения или страха старшина Савушкин не понимал, что они находятся вне зоны обстрела этого шестиметрового орудия. Узкая амбразура смотрела на равнину и дорогу перед оврагом.

Внутри дота имелось какое-то пространство, чтобы развернуть орудие и обстреливать подходы с фланга. Однако в горячке старшина загнал самоходку едва не на тыльную сторону холма. Повезло, что не наткнулись на мины.

Зато это мощное орудие дотянулось до подбитой «тридцатьчетверки», посылающей в него снаряд за снарядом. Дот окутался облаком серой цементной пыли от попаданий танковых фугасов, но пробить бетонную стену они не могли.

Немецкое орудие с длинным набалдашником дульного тормоза поймало на самом краю разворота упрямый русский танк. До башни не дотянулось, но врезало болванку в нижнюю часть корпуса между люком механика-водителя и гусеницей.

Удар был сильный. Сорвало с креплений и перекосило массивный передний люк, порвало гусеницу и смяло два колеса. Гореть там было нечему, машина весом тридцать две тонны завалилась на правый бок.

Все это отчетливо видели Миша Савушкин и радист Линьков. Чистякову некогда было глядеть по сторонам, он подводил прицел гаубицы-пушки к амбразуре. Выстрел!

Фугасный снаряд ударил в лобовую часть дота под острым углом и взорвался в воздухе, отрикошетив от стены. Манихин лихорадочно перезаряжал орудие, а лейтенант Воробьев на своей самоходке намеревался подойти ближе и врезать по амбразуре точнее.

— Линьков! — кричал радисту капитан, не отрываясь от прицела. — Пусть Воробьев остается на месте и не лезет вперед.

Услышав, как, чавкнув, закрылся хорошо смазанный казенник, снова нажал на спуск. На этот раз Чистяков стрелял в боковую стену дота, которая наверняка была менее толстой.