– Да уж, – хмыкнула Ульяна, – у меня каждый раз накануне душу наизнанку выворачивают: вынь да положь им все чистое… Один как-то попытался моим прачкам какое-то неотстиранное пятно в нос тыкать, орал, что он воин, а они холопки… А та холопка его матери полгода назад подругой была, жили по соседству. Воин…

– И ты ему спустила? – возмутилась Верка. – Да я бы…

– Остынь, – отмахнулась от нее Ульяна. – Без тебя вразумили. Прости, Анна, перебила я тебя…

– Вот-вот, – непонятно отозвалась боярыня. – А когда мы в Ратном к церкви едем, сколько ратнинских девок из калиток да поверх заборов выглядывают? Они же не только на вас, таких разряженных, злобятся, они в первую очередь по отрокам обмирают. Сколько матерей уже ко мне подкатывались с расспросами… Вы никогда не представляли, как они со стороны смотрятся? Отроки-то все в блестящих доспехах… Витязи – да и только.

Боярышни снова переглянулись, но опять промолчали, но кто-то из девчонок не удержался и удивленно ойкнул: «И правда!», но Анна не обращала на них внимания:

– Скажем, если вот так, на боевом коне да в доспехе тот же Павсирий проедет, а рядом с ним – Дмитрий, кто из них краше покажется и ласковее с седла улыбнется?

Боярышни дружно ухмыльнулись, и Мария возразила:

– Мам, ну кто же на Павку смотреть-то станет? Одно слово – Клюква…

– Это вы знаете, – не дала ей договорить Анна, – а стоило ему с десятком в Ратном разок появиться, так меня матери тамошних девок на выданье замучили расспросами: кто да откуда, да каков… И хорошо, что замучили. Я-то потерплю и свое слово матерям скажу. Недаром же он хоть и смотрится витязем, и конь при нем, и доспех, а замуж вас за него разве что за косу тащить.

– Правильно говоришь, – кивнула Верка. – Коли не матери, так задурил бы он какой-нито девке голову. А что, конь боевой есть, доспехи блестящие – тоже, чем не витязь? Все, как ты говоришь, – ткнула она пальцем в Манефу.

– Задумались? – Анна окинула девиц взглядом и повысила голос: – Это вы правильно… И впредь так же думайте, на что нужно обращать внимание, а что яйца выеденного не стоит. А то конь, доспехи… Вот нарветесь на такого Клюкву, только постарше да поопытнее, и не заметите, как он вам голову задурит.

– А я вот еще что скажу, – обращаясь к притихшим девчонкам, заговорила Вея. – Наши-то отроки для вас – кому родные братья, кому двоюродные. Для ратнинских девок они… ну, пусть будут витязями. А кем они показались таким же девчонкам, как вы, но там, за болотом? По макушку в грязи, с окровавленными мечами, злые и уставшие, только что убивавшие… Витязи сказочные? Или как? Это ведь одни и те же люди, только смотрят на них с разных сторон. В каждом человеке много разного намешано, и доброго, и злого, а вы пока хорошо если одну сторону видите, да и то вопрос – правильно ли…

– Ну, наши-то братья не станут девок… – осмелилась подать голос Проська.

– С чего это ты взяла? – развернулась к ней Анна. – Они все мужи, что отроки, что старцы. И не должно вам быть никакой разницы, кто перед вами – ратник или купец в собольих мехах…

– Или последний обозник, – негромко вставила Ульяна.

– Да хоть холоп, – кивнула боярыня, – главное, суть у них мужская. Забыли уже, о чем вам Илья толковал – про мужей и их речи? А уж после боя тем более всякое случается…

– Да уж, ласковых слов не дождетесь, – фыркнула Верка. – И винить их за это нельзя… Да, нельзя! – она придавила взглядом попытавшуюся возразить Галку и повторила вслед за боярыней: – Всякое случается!

– Ну, а с вами здесь они и позубоскалят, и песни споют… Но потом. Сильно потом… – завершила разговор Анна.

* * *

«Правильно бабы девок окоротили с их мечтами. Представляю, как эти дурехи надулись, да расстроились – еще бы! Впрочем, кто о добром молодце в их годы не грезил? Кто помечтательнее, так, бывает, словно о настоящем, только еще не встреченном, страдают и по ночам вздыхают.

Сама тем же самым в их возрасте грешила. Чтоб и собой хорош, и доблести невиданной, и вдобавок нравом покладист. Ну и, само собой, чтоб одну меня любил, всяко угождал, подарками баловал, да восхищенных глаз с меня, раскрасавицы, день и ночь не сводил. А где ж такого дурня сыскать, да чего с ним, блажным, потом делать, и не задумывалась. Мне, слава богу, повезло, Фому встретила.

Ну, на то и мечты девичьи, но не приведи Господи, если так замечтаются, что сами в них поверят да потом этот придуманный образ на живого мужа примутся натягивать. Вот тогда и получат… да не по мечтам, а по собственной морде, прости Господи! Это куда больнее и обиднее. И тогда уже ничего, кроме дерьма, в жизни не увидят. Так и останутся для них счастье и любовь сказкой бесплотной, а земное обернётся грязью и тягостью, которые можно терпеть, только сцепив зубы. Слабые сломаются, сильные ожесточатся. А хуже того – вовсе разуверятся, что бывают и счастье, и радость… И сказка! Да-да, сказка – самая настоящая, не придуманная… Бывает – я теперь это точно знаю!»

Почему-то вспомнилось, что ей Настена вещала про зверей, коих непременно укрощать надобно, и то, что Нинея сегодня сказала о мужах: дескать, в игрушки они играют.

«А ведь тот урок, что девки сегодня получили, при желании и так повернуть можно: как ни крутитесь, а все равно достанутся вам скоты неразумные. И надобно их бабам воспитывать да укрощать, хоть лаской, хоть таской, а все одно сказку не отыщешь – какая ж сказка рядом со скотом… Ну уж нет! А я тут тогда на что? И точно, засиделась я дома…»

А бабы тем временем продолжали рассказывать…

* * *

Из кухни девки выходили, словно наказанные, у Аньки и Аксиньи даже слезы на глазах блестели, непонятно, правда, то ли от обиды за порушенную мечту, то ли от злости. В первый раз они на вечерние посиделки не рвались: дружно пытались засесть у себя в горницах, отговариваясь тем, что вечера уже темные, а им кружева вязать надо. Боярыня, правда, это безобразие сразу же пресекла:

– Если уж вам так горит и в темноте работать – прялки берите, все равно на ощупь прядете. А в тереме зимой насидитесь.

Девчонки перечить не посмели, а посему за идею, поданную наполовину в шутку, ухватились. Правда, собирались они медленно и на гульбище появились, когда отроки их уже и ждать устали; и расположились по лавкам с такими кислыми физиономиями, будто у всех сразу зубы разболелись. Парни поначалу оживились, привычно подтянулись разбить девичью кучку, но остановились в недоумении: девчонки умудрились так отгородиться прялками, что между ними и не втиснешься.

Сидевшая с левого краю Манька поначалу выставила свою прялку вбок, как щит, так, что та чуть не падала с лавки, не давая никому возможности пристроиться рядом, хотя бы стоя или на корточках. Правда, тут же оказалось, что работать так неудобно – кудель оказалась под левой рукой, и тянуть из нее нить было непривычно, а веретено так и норовило вырваться из правой руки и помешать сидящей рядом Софье. Когда девчонкам в третий раз пришлось распутывать нитки, обкрутившиеся сразу вокруг двух веретен, Манефа зашипела от злости, но прялку-таки переставила под правую руку, зато сама сдвинулась на самый конец лавки, так что сесть рядом все равно никому не удалось бы.